Таким образом, письмо-донос, основанное на ложных фактах, не несет в себе никакой опасности для его автора. Опасность в большей степени кроется в мести, которую сигнал — достоверный либо ложный — может за собой повлечь{875}
. Крестьянин Петровского района написал в Рабоче-крестьянскую инспекцию Саратова жалобу на председателя сельского совета. Расследование подтвердило достоверность изложенных фактов, и заместитель районного прокурора сообщил в Саратов, что председатель сельсовета от должности отстранен. Это классическое до поры дело можно было бы считать закрытым, если бы два месяца спустя из письма доносившего не стало известно, что председатель смещен с должности, но остается членом сельсовета и даже заместителем председателя! Поэтому он начал мстить изо всех сил и повел настоящую войну против обидчика, заставляя его вырубать деревья у себя на участке и по-разному притесняя его, впрочем, без серьезных последствий{876}.Месть могла принять и гораздо более серьезные формы: так, жена старого большевика написала Молотову с просьбой спасти своего мужа и описала обстоятельства его ареста{877}
. В то время как они находились у себя на даче, к ним в гости приехали «родственники», с которыми муж не встречался с двенадцатилетнего возраста. Эти родственники «оказались форменными мошенниками, жуликами, спекулянтами, поддерживающими связь с другими такими жуликами, бандитами, находящимися в концлагерах». Так что двое большевиков сочли «своим долгом довести до органов милиции об их проделках», что они и сделали. Правление дачного кооператива выселило приехавших. Чтобы отомстить, старший сын «родственников» решает донести о «троцкистском» прошлом старого большевика. Последний был арестован, и никакие умоляющие письма его супруги к Молотову помочь не смогли. Другой член партии, обращаясь к Центральной контрольной комиссии, удивляется, к каким последствиям привела его бдительность:«Прошу вас разобрать нижеследующее заявление. Я, Г., за то, что написал вам письмо о Пензенском гнойнике и такое же письмо тов. Хатаевичу — секретарю С.В.О., в которых были описаны действительные факты, подвергаюсь гонению. За это меня сняли в 24 часа с партийной работы в Пензенском округе, налепили ярлык бузотера, благородно отмахнулись в Самарском окружкома от меня по этой же причине (куда я был послан обкомом).
Я спрашиваю, за что? И почему члены партии, делающие партийное дело, подвергаются таким наказаниям, недостойно оплевываются, а преступникам, идущим под суд, покровительствуются, или исключенным из партии за творимые безобразия в Пензенской организации почет и уважение, они «честные пролетарии», так их <…> именует в своей статье тов. Хатаевич»{878}
.Новая инициатива приносит автору не больше успеха, чем первая. Действительно, некоторые обращения заканчиваются победой местной власти, которая, чувствуя угрозу, успокаивает особо ревностных кляузников.
Как видим, риск, что обращение потерпит неудачу, был велик. Сигнал мог быть положен под сукно на любом этапе — от расследования до момента принятия решения. Более того, под угрозу могла быть поставлена безопасность обращавшегося: потому ли, что его сообщение было ложным, или потому, что обвиняемый, имея сильную поддержку, умудрялся избежать положенной ему печальной участи и затем пользовался этим, чтобы отомстить. Трудно выразить в цифрах долю подобных неудач, но нам она представляется относительно значимой. Не каждое обращение обязательно приводило к аресту того, о ком в нем шла речь, далеко не каждое письмо означало смертную казнь. Не следует поэтому описывать СССР тридцатых годов как страну, где власть отвечала репрессиями на каждый сигнал. Реальность значительно сложнее. Борьба за власть между властными инстанциями на местах и в центре или даже внутри каждой из этих инстанций, вероятно, служила серьезным противовесом. Свою роль в судьбе сигнала играл и случай. И если успех целого ряда обращений, вероятно, служил важным стимулом, совершенно ясно, что надежда на успешный исход не была единственным мотивом действий доносившего.
Улучшить повседневную жизнь?