Пять процентов правды. Разоблачение и доносительство в сталинском СССР (1928-1941)

В нашу задачу не входит подробно исследовать феномен Павлика Морозова, что, однако, было бы необходимо. Не собираемся мы и отрицать, что сталинский режим выставлял на первый план подвиги маленького пионера-доносчика и делал это, начиная с тридцатых годов. Тем не менее не следует превращать мальчика в обязательный символ тех лет. В XL томе Большой Советской Энциклопедии, опубликованном в 1938 году (т. е. спустя более чем шесть лет после событий), нет никакой статьи, посвященной Павлику. Второе же издание (Т. XXVIII. С. 310) той же энциклопедии, подписанное в печать 24 августа 1954 года, уделяет мальчику заслуженное внимание, и это подтверждается в третьем издании 1974 года (Т. XVI). Поэтому важно подчеркнуть, что значимость фигуры Павлика Морозова в мифологии тридцатых годов связана с его популяризацией в не меньшей степени после войны, чем до нее. Именно после 1954 года Павлика записывают под номером 001 в почетной книге пионеров. И именно в пятидесятые годы в Москве ставят оперу Михаила Красева «За правду, за счастье или Павлик Морозов». Феномен Павлика Морозова двойственен и неоднозначен: прославление ребенка-доносчика в тридцатые годы, вероятно, не было столь распространенным, как это принято думать.

Поощрение доносительства приобретает, таким образом, юридические (в некоторых ограниченных случаях оно обязательно), практические (режим облегчает подачу жалоб) и символические (власть, внимательно прислушивающаяся к своему народу) формы. Эти меры определяют рамки развития практики. Их дополняют усилия, прилагаемые к тому, чтобы сделать донос обыденным, для чего власти старательно выставляют доносительство напоказ доносительства.

Доносительство, выставленное напоказ

Доносительство в СССР не спрятано от посторонних глаз. Напротив, выявление нарушений, критика недостатков, публичные обвинения в адрес конкретных личностей являются частью повседневной жизни советских людей в тридцатые годы. Поступок доносящего вовсе не скрыт за тайной переписки. Многочисленные «средства массовой информации» обеспечивают этому явлению максимально публичный характер: анализ кампании по самокритике позволил нам выявить два основных вектора распространения информации. Это газеты и массовые партийные собрания по месту работы.

Роль прессы

В своем дневнике И.И. Шитц много пишет о информировании власти[123], в частности в связи с 1929 и 1930 годами. Он приводит двенадцать случаев доносительства: девять из них это примеры, взятые из печати — «Вечерней газеты», «Рабочей Москвы» или «Известий». Обобщая, он подчеркивает массовый характер явления:

«И доносы, доносы без конца. Всяк на всякого. Вслух и даже печатно. В газетах считают возможным находить место для таких, напр., важных фактов, что такой-то студент не только “поддерживает связь” со своим семейством, но даже “столуется” у своего отца — “попа” (см. Вечерняя газета 4 июня). И таких сообщений ежедневно сколько угодно»{414}

Случайный просмотр некоторого количества периодических изданий скорее подтверждает реальное присутствие разных форм доносов в прессе в начале тридцатых годов. Прежде всего это публикация «сигналов». Она имеет место в центральной прессе: так, «Правда» регулярно публикует их в специальных рубриках — сначала в «Листках РКИ» в начале тридцатых годов, затем в разделе «Из последней почты» во второй половине этого периода. То же происходит и в провинциальных изданиях, которые воспроизводят московские «Листки» и вообще систематически выделяют место для таких специфического рода статей, пусть и не столь многочисленных[124]. В партийном органе Нижневолжской области «Поволжской правде» все публикуемые письма анонимны. Их авторы обычно обозначаются родовым именем: «рабочий», «домохозяйка» или другими, характерными именно для той эпохи словами: «деповец» или «цеховой». Напротив, те, о ком пишут, чаще всего названы по имени. Их фамилии всегда напечатаны жирным шрифтом[125].