Пять зёрнышек апельсина

When he was sober he used to be fond of playing backgammon and draughts with me, and he would make me his representative both with the servants and with the tradespeople, so that by the time that I was sixteen I was quite master of the house.	Жил он одиноко и чуждался людей.
I kept all the keys and could go where I liked and do what I liked, so long as I did not disturb him in his privacy.	Сомневаюсь, чтобы в течение всех лет, прожитых под Хоршемом, он хоть раз побывал в городе.
There was one singular exception, however, for he had a single room, a lumber-room up among the attics, which was invariably locked, and which he would never permit either me or anyone else to enter.	У него был сад, лужайки вокруг дома, и там он прогуливался, хотя часто неделями не покидал своей комнаты.
With a boy's curiosity I have peeped through the keyhole, but I was never able to see more than such a collection of old trunks and bundles as would be expected in such a room.	Он много пил и много курил, но избегал общения с людьми и не знался даже с собственным братом.
"One day-it was in March, 1883-a letter with a foreign stamp lay upon the table in front of the colonel's plate.	А ко мне он, пожалуй, даже привязался, хотя впервые мы увиделись, когда мне было около двенадцати лет.
It was not a common thing for him to receive letters, for his bills were all paid in ready money, and he had no friends of any sort.	Это произошло в 1878 году.
'From India!' said he as he took it up,	К тому времени дядя уже восемь или девять лет прожил в Англии.
'Pondicherry postmark!	Он уговорил моего отца, чтобы я переселился к нему, и был ко мне по-своему очень добр.
What can this be?'	В трезвом виде он любил играть со мной в кости и в шашки.
Opening it hurriedly, out there jumped five little dried orange pips, which pattered down upon his plate.	Он доверил мне все дела с прислугой, с торговцами, так что к шестнадцати годам я стал полным хозяином в доме.
I began to laugh at this, but the laugh was struck from my lips at the sight of his face.	У меня хранились все ключи, мне позволялось ходить куда угодно и делать все что вздумается при одном условии: не нарушать уединения дяди.
His lip had fallen, his eyes were protruding, his skin the colour of putty, and he glared at the envelope which he still held in his trembling hand,	Но было все же одно странное исключение: на чердаке находилась комната, постоянно запертая, куда дядя не разрешал заходить ни мне, ни кому-либо другому.
'K.	Из мальчишеского любопытства я заглядывал в замочную скважину, но ни разу не увидел ничего, кроме старых сундуков и узлов.
K.	Однажды - это было в марте 1883 года - на столе перед прибором дяди оказалось письмо с иностранной маркой.
K.!' he shrieked, and then,	Дядя почти никогда не получал писем, потому что покупки он всегда оплачивал наличными, а друзей у него не было.