Пятая версия

Федя тронул меня за плечо, и мы вышли из кирхи. Солдаты давили каблуками окурки и забирались в кузов «доджика», шофер что было силы дергал двумя руками бампер «виллиса», будто хотел оторвать его, отец курил с недовольным лицом, нервничал, но вот и Людка бежит, улыбается, смущенно что-то стряхивает рукой со своей короткой черной юбки…

Однако пора. Я уже опаздываю, а Федя этого не любит. По проспекту Победы, бывшей Юдиттер Аллее, подъезжаю к «Старому городскому кладбищу», бывшему «Второму Луизенхоф», ставлю машину и быстро иду по аллейке. Федор, Людмила Петровна и Вадим, сын Людмилы, уже тут. Федор сгребает мусор, Людмила моет гранитный надмогильный камень, Вадим складывает гнилые листья в пластмассовое ведро. Федор кивает: привет, гвардия! Людмила целует меня в щеку, внимательно глядит в мое лицо, проводит рукой по моим седым волосам, что-то больно и сладостно сжимает мне горло… Вадим пожимает мне руку, усмехается, уходит с ведром. Работаем молча, хотя какая тут особенная работа? Вот и все. Плотно садимся на скамью. Молча глядим на камень, под которым лежат мой и Вадима отец, моя мама. Людка родила мальчика зимой сорок пятого и ушла от моего отца к Феде, а весной с Урала приехала моя мать, которую я настойчиво разыскивал, рассылая открытки-запросы в разные города страны.

— Помянем рабов божьих Николая и Татьяну, — говорит Федор, разливая в стаканы.

— Нет-нет, мне не надо, я за рулем. Хотя, ладно, тут до дома 500 метров, не волнуйтесь, как-нибудь догребу…

Федя погрузнел, постарел, уже на пенсии. И Людмилу годы не пощадили, но сохранили фигуру, лицо ее еще и сейчас притягивает к себе взгляд. Не снимая черных перчаток, Федя вытаскивает из пузатого портфеля свертки с закуской.

— Помянем, гвардия, нашего Николая Александровича и Татьяну Ильиничну. Пусть земля им будет прахом.

— Не прахом, Федя, а пухом, — поправляет его Людмила. Вздыхает, поворачивается: — Как твои?

— Она вновь долго глядит в мое лицо. — Господи, неужели все это было? Тот весенний, помнишь, у форта, день, да и другие дни нашей молодости?

Черный дрозд, изящно покачивая длинным хвостом, звонко перекликается с другим, таящимся где-то в глубине кладбища. Федя, слегка отворотясь, стаскивает перчатки с рук. Они у него белые, морщинистые, влажные, как руки утопленника. Те, майорские перчатки протравили кожу его рук трупным ядом, кожа теперь, как он говорит, не может «укрепиться», чуть тронешь, сползает клочьями. Прячет от людей свои руки. Всю жизнь в перчатках.

Что, гвардеец? Еще? Нет, мне хватит. Да, земля примет всех… Этот красноватый гранит мы покупали в складчину тут же, на кладбище, в небольшой каменотесной мастерской. «Новый? — спросил я мрачного каменщика, отсчитывая деньги. — Не ворованный?»

— «Естественно, — ответил каменотес и добавил: — В смысле — новый. Не видите, что ли?» И провел черной рукой по тщательно отполированному камню. Ранней зимой, когда погода стоит влажная и морозная, камень покрывается легким мохнатым инеем. Его нет лишь в том месте, где когда-то была другая надпись. Буквы, угловатые, готического шрифта, проступают: «СПИ СПОКОЙНО, НАШ ДОРОГОЙ ОТЕЦ»…

В Страстную пятницу. Пятая версия

Что нынче за зима! Февраль, время морозных метелей, а в моем небольшом саду под окнами дома подснежники уже зацвели, набухли почки яблони «Старая Анна», две сороки, покачивая длинными хвостами, суетятся в ветках груши, подправляют прошлогоднее гнездо. Что-то неладное творится в природе, может быть, не только над Антарктикой, но и над Европой прохудился озоновый слой, невидимые космические лучи потоком льются на нас, и на планете становится теплее? Что происходит с людьми, со всеми нами? Погромы, убийства, тысячи беженцев… Что же нас всех ждет завтра? К какой черте мы идем? На кого из нас Ангел Смерти вот-вот направит свой перст, произнеся: «Этот — мой»?