Пятая версия

День ветреный, холодный. Осень. Все желтое. Желтые дюны, желтые кроны деревьев, желтый, знобкий закат. Слышно, как тяжко вздыхает море, громыхают, выкатываясь на желтый песок, пенные валы. Мы только что пришли с моря, прошли километра три по плотному, укатанному волной песку, намерзлись в поисках янтаря, но сегодня дули обыкновенные, а не „янтарные ветры“. И вместо янтаря на берегу валялся всякий мусор. Коричневые и синие пластиковые мешки, доски, бутылки из-под разных вин и водки, кроссовки фирмы „Адидас“, красные и черные резиновые перчатки, шприцы разового пользования, пестрые баллончики из-под дезодорантов, швабра, которую я прихватил, отличная, совершенно новенькая швабра, приплывшая, судя по фирменной надписи на ручке, из Швеции, табличка темно-шоколадного дерева с вдавленными в древесину медными буквами „ADVOKAT KUKKER“, и узенький синий, с перламутровой пуговичкой лифчик, возможно самый последний в этом сезоне, снятый каким-то туристом с какой-то туристки на ботдеке под одной из спасательных шлюпок океанского, совершающего, может, самый последний в этом году рейс лайнера. Табличку я тоже прихватил. И пока мой старый московский друг растапливал печку, я приколотил ее в своем деревянном, с цинковой волнистой крышей туалете, который, кстати, тоже приплыл из каких-то дальних краев.

Бездомный кот-бродяга Василий Васильевич лежал на диване, мурлыкал и потягивался, ощущая с блаженством, как отогреваются старые, оббитые на грубых чердачных досках кости. Было тепло. Мы — я, Валерий и его жена Светлана, иногда появляющиеся в Ниде и заезжающие на день или вечер ко мне, — тоже отогревались, протягивая руки к огню.

О чем еще можно было говорить на Куршской косе, в старом рыбацком доме, до которого явственно доносились глухие шумы моря, как не о янтаре? И мы говорили об этой древней окаменелой смоле, об историях, связанных с янтарем, об исчезнувшей неизвестно где Янтарной комнате.

— Штайн так надеялся на показания директора ресторана „Блютгерихт“ Фейерабенда, но, кажется так ничего и не смог о нем выяснить, а у нас сейчас есть его показания.

— Откуда такое страшноватое название: „Блютгерихт“? — спрашивает Светлана. — „Кровавый суд“? Или „Суд крови“?

— Этот ресторанчик располагался под Турнирной галереей замка. Говорят, что после казни палач получал тут плату за свое дело: кружку красного, как кровь, вина. Это был ресторан, известный по всей Германии, с его „Большим залом“, где находились пять огромных, украшенных резьбой бочек, под ними сидел увенчанный виноградом пьяный Бахус, а к этому залу вел „Коридор мучеников“, с двумя огромными каменными рожами и двенадцатью креслами, в которых восседали двенадцать „кровавых судий“. Там был Великий Дух Ночи — Гешпенст со своими шестью стеклянными совами, а вино подносили виночерпии в кожаных палаческих фартуках и колпаках с прорезями для глаз…

— А что за вино-то было? Прости, говорим о янтаре, а я про вино…

— Вина были фирменные: рейн, бордо, бургундское и „Кровавый суд“ № 7— очень крепкое, густое темнокрасное вино. Так вот: наверху, в турнирных залах, рыцари рубились мечами на турнирах, а внизу, под кабаком, когда-то были пыточные камеры с названиями „Испанская игла“, „Комната боли“, „Большой колпак“. Народ рассказывал, что в черных закоулках подвала обитала невероятно красивая „Железная фрау“, вооруженная двумя мечами, что там была яма-ловушка, в которую попадали негодяи: вдруг под их ногами сама собой распахивалась железная крышка бездонного люка. Так погиб один бандит, убийца, провалившийся в „Катцбах“, „кошачий ручей“.

— Но что с показаниями директора ресторана?