Пятьдесят лет в Российском императорском флоте

Эскадра наша состояла из судов, снабженных машинами, и, так как адмирал делал переходы «соединенно» — под парами, то «Гиляк» обыкновенно водили на буксире одного из судов. Это давало повод кадетам зубоскалить над нашим парусником, который упражнялся с парусами только на якоре во время рейдовых парусных учений. Однажды, идя на буксире у клипера «Алмаз», в туманное утро мы были выброшены из своих коек от сильного толчка. Выскочив наверх, мы увидели, что на нашем бушприте сидит нанизанный своими передними парусами купеческий бриг, попавший между двумя нашими судами и оборвавший буксир. Оказалось, что бриг штилевал под парусами и почти не двигался с места, но вахтенный начальник на «Алмазе» лейтенант З.П. Рожественский, очевидно, прозевал и не дал ему дорогу, надеясь проскочить с буксиром впереди его носа, но у брига был незначительный ход, и он врезался в буксир.

Перед концом кампании адмирал Пилкин раза два отпускал нас в отдельное крейсерство под парусами на несколько дней. В одно из таких крейсерств был довольно свежий ветер (баллов 7–8) и наш «купец» качался, как бочонок. Меня, помню, в этот раз жестоко укачало. Но это был, к счастью, единственный раз; впоследствии, во все мои дальние плавания, я ни разу не испытывал морской болезни.

На «Гиляке» с нами плавал опять В.К. Константин Константинович (он был приписан к нашему выпуску и впоследствии был выпущен в гардемарины тоже вместе с нами). Это был худой, долговязый юноша, хорошо воспитанный, симпатичный и не лишенный поэтического дарования.

В мае 1874 года мы были переведены в 1-ю (выпускную) роту и отправились в последнюю кадетскую кампанию на клиперах «Алмаз» и «Жемчуг», по 30 человек на каждом (я был на «Алмазе»). Это были очень красивые, стройные, с высоким рангоутом и большой парусностью суда, недавно вернувшиеся из дальнего плавания. Большая часть офицеров и команды осталась на них старого состава, поэтому мы очень гордились, что плаваем на настоящих океанских судах, усвоивших специальный кругосветный шик. «Алмазом» командовал Р.А. Гренквист — тип шведского моряка, с рыжей бородой, невозмутимо спокойным характером и большим пристрастием к хересу. Старшим офицером был капитан-лейтенант Л.К. К. (из греков), засидевшийся в Амурской флотилии, старообразного вида лысый брюнет. По характеру был совершенная противоположность с командиром; искал популярности между нами — кадетами, поэтому с первого же дня мы его невзлюбили, и затем всю кампанию он был предметом наших острот, насмешек и анекдотов. Под парусами в это лето мы, однако, поплавали и были вообще очень довольны как кораблем, так и кампанией.

ВЫПУСК, ПРОИЗВОДСТВО В ГАРДЕМАРИНЫ. 1875 г.

13 апреля, в 1-й день Пасхи, 1875 г. мы были произведены в гардемарины, считавшиеся в то время на положении офицеров. По выпускному экзамену я вышел 8-м, но, не имея за последний год полного балла из поведения, я не был назначен в дальнее плавание, хотя в тот год отправлялись на двух судах 17 человек, из коих первые 7 пошли на клипер «Крейсер» в Тихий океан, а остальные 10 на фрегат «Светлана» под командою Великого Князя Алексея Александровича (впоследствии генерал-адмирала). На «Светлане» плавал Великий Князь Константин Константинович, также в звании гардемарина. Лишение меня кругосветного плавания, имевшего тогда важное значение для морской карьеры будущего офицера, вызвало во мне чувство обиды и даже злобы к тогдашнему начальству Морского Училища, и долго еще потом, спустя много лет, я не посещал ни училищных ежегодных парадов, ни балов из враждебного чувства к своей «Alma mater». Но, как бы в виде протеста к училищной аттестации, вся моя последующая служба в действующем флоте проходила наоборот — с удачным успехом, как это будет видно из дальнейших описаний.

До начала гардемаринской кампании, т. е. 1 мая нам был дан отпуск, и я уехал на 2 недели в Вильно повидаться с матерью. Она была в трауре после смерти моего отца, умершего за месяц перед тем. На его похороны я приехать не мог, так как его смерть совпала с моими экзаменами. Мать была очень рада видеть меня морским офицером в блестящей форме и старалась показать меня всем родным и знакомым. Как я не упирался, но, уступая ее материнской гордости, я исполнял эту повинность, и мы объехали десятка два домов, причем в угоду ей я всюду являлся в полном параде, т. е. в аксельбантах, треугольной шляпе и с длинной саблей (при домашней форме у нас был кортик, но он казался ей слишком ничтожным оружием).

Побывав на кладбище, на могиле отца, и желая оставить на время город — место ее недавних печальных воспоминаний, мы с ней решили освежиться в деревне и уехали в имение Струмень помещицы 3. Ходзько. Весна была теплая, погода стояла прекрасная, и мы с удовольствием провели дней 10 на вольном воздухе.