Пятьдесят оттенков темноты

Джейми никогда не плакал. Ему просто не давали. Младенцы, которых носят на руках и обнимают по первому требованию, не плачут. Вера нарядила его в рубашку из белой полупрозрачной ткани, украшенную вышивкой; ее сшила моя двоюродная бабка Присцилла Нотон, и в ней крестили саму Веру, Иден, моего отца и, вне всякого сомнения, Фрэнсиса. День выдался теплый и душный, без ветра, с затянутым облаками небом. Впервые за все время, что я сюда приезжала, сад был заброшен, и на клумбах росли сорняки: кипрей, гигантский борщевик и шестифутовый коровяк, серые листья и желтые цветы которого были до дыр изъедены гусеницами. Мы пошли в церковь — Джейми на руках у Веры, а не в высокой, блестящей, черной коляске, в которой когда-то возили Фрэнсиса. Получилась небольшая процессия — к нам присоединился Чед, — которая шла по главной улице деревни, а потом свернула к церкви Святой Марии. Коровы и овцы, наводнявшие луга, когда я впервые приехала в Синдон, почти исчезли, а поля были распаханы под пшеницу и сахарную свеклу, чтобы удовлетворить потребности военного времени. Длинная, роскошная рубашка Джейми наполовину скрывала потертое, выцветшее платье из маклсфилдского шелка, которое надела Вера. Сама Вера махала рукой людям в палисадниках, мимо которых мы проходили, — такого я и представить себе не могла.

Мой отец стал крестным отцом Джейми. Других претендентов все равно не было. Меня очень привлекала роль крестной матери, но мне никто не предложил, а спросить я стеснялась. В любом случае это не родственные отношения, а бессмысленная функция — крестными, как правило, выбирают тех, кто способен преподносить щедрые подарки на день рождения и на Рождество. Будучи крестным Джейми, мой отец не имел никаких прав на опеку над ним, когда пришло время, и не стал его приемным отцом. И, как мне кажется, даже не вспомнил, что в четырнадцать лет Джейми — он в это время учился в пансионе и проводил каникулы с графиней — положено привести к епископу на обряд конфирмации. Джейми захныкал, когда мой отец взял его на руки, а потом еще раз, когда мокрые пальцы мистера Моррелла прикоснулись к его лбу.

Когда мы вышли из церкви, я подумала, что Чед пойдет домой, но ошиблась. Он вернулся вместе с нами в «Лорел Коттедж», — нервный и озабоченный, словно ждал какого-то события или чьего-то прихода. Мой отец поговорил с ним об Иден; он не решился спросить о дате официального обручения, но этот невысказанный вопрос незримо присутствовал почти во всех его фразах, обращенных к Чеду. Нет, он не был похож на подозрительного брата, выведывающего намерения поклонника. Я вовсе не это имела в виду. В его словах чувствовались сердечность и воодушевление, словно он считал, что именно об этом больше всего хотел поговорить Чед. Я видела, что отец оценил приятеля Иден как будущего зятя и нашел его вполне подходящим. Наконец Чед не выдержал:

— Джон, мне кажется, вам следует знать, что у нашего с Иден брака нет никаких перспектив. Я не хочу, чтобы у вас сложились неправильные представления. Видимо, они уже сложились, и тут, наверное, есть и моя вина. Разумеется, я чрезвычайно польщен, но это невозможно.

Вера положила спящего Джейми на диван в гнездо из одеял и расшитых подушек и отвела взгляд. Потом соединила ладони и с силой прижала друг к другу. Я впервые видела этот жест со времени нашего приезда. У отца был смущенный и расстроенный вид. Он заметно побледнел, но попытался обратить все в шутку.

— Иден вас отвергла, да?

— Можно и так выразиться.

— Знаете, робкое сердце никогда не завоюет прекрасную даму.

— Храбрые сердца тоже не всегда побеждают. — Мне показалось, что Чед произнес это с неизбывной грустью. — Распространено убеждение, — продолжал он, — что если чего-то очень хочешь, то можешь этого добиться. Достаточно проявить упорство, чтобы получить желаемое. Неправда. — Чед был одним из тех немногих знакомых мне людей, первым, кто мог свободно, не смущаясь, говорить о чувствах.

На воображаемой шкале открытости моя семья располагалась на противоположном конце. Я буквально видела, как отец прячется в раковину, услышав эти слова Чеда, а на лице Веры появилось сердитое, возмущенное выражение — привычное для меня. А потом Чед улыбнулся, и улыбка преобразила его, сделав молодым и красивым.

— Как бы мне не опоздать на поезд, — сказал отец.