Пятьдесят оттенков темноты

В последний раз я рылась в личных вещах Иден. Мне исполнилось пятнадцать, и уколы совести стали слишком сильны, чтобы их можно было игнорировать. Я закрыла ящики, легла в кровать в ледяной комнате — в 1943 году никто не топил в спальнях — и стала размышлять о фотографии похожей на мадонну Иден, которую дала нам Вера, мучаясь вопросом, стану ли я когда-нибудь такой же красивой, и страстно желая этого.

На следующий день после ленча нам нужно было возвращаться домой. Но где же Фрэнсис? Вера сказала, что не ждет его раньше чая. Я подумала, что довольно странно приезжать домой на короткие каникулы в воскресенье вечером. Почему не в пятницу? Исчезновения Фрэнсиса всегда были загадочными.

Похоже, мой отец обрадовался, когда в воскресенье утром к нам заглянул Чед Хемнер. Он был еще молод, мой отец, — ему не исполнилось и тридцати восьми, — слишком молод для отца, но старомоден в своих представлениях и идеалах, словно шестидесятилетний старик. Его жизнь была размеренной и ограниченной, воспитание строгим и взыскательным, а женился он в двадцать один год. Слова Иден, сказанные во время ее визита, не поколебали его убеждения — семена которого заронила я, — что Чед официальный поклонник Иден. В иллюзорном мире отца женщины, особенно сестры и дочь, должны иметь только одного возлюбленного, обожателя, с которым они в конце концов обручатся, потом выйдут замуж и будут жить вместе, счастливо или не очень, что тоже случается, хотя по его представлениям в таких обстоятельствах счастье само собой разумеется. В его глазах Чед был именно таким поклонником, и надменное отрицание этого факта со стороны Иден отец принял за скромность и застенчивость, которые высоко ценил. Поэтому он с радостью встретил Чеда и, казалось, не находил ничего странного в визите мужчины, которого считал возлюбленным сестры, когда сама Иден находилась в сотнях миль от дома, в Северной Ирландии, о чем отец не замедлил напомнить. Затем Вера сказала Чеду, что он должен быть рад наконец познакомиться с ее братом.

— Боюсь, мы не сможем заменить Иден.

— О, Чед виделся с Иден, когда она приезжала домой, две недели назад, — сказала Вера. — Полагаю, ему более чем достаточно. — Я никогда не слышала от нее даже намека на критику Иден и теперь была потрясена. Если мир и не перевернулся, то уж точно на мгновение накренился. — Разумеется, я шучу. Мы очень радовались ее приезду, только наша жизнь осталась такой же скучной, несмотря на все эти волнующие события в мире.

Фраза, достойная Веры, — она всегда выражалась туманно. Я с тревогой вспомнила слова миссис Кембас, сказанные мне вчера. Вероятно, ей не стоило говорить это пятнадцатилетней девочке, но она была известной в деревне сплетницей.

— Никогда ничего не рассказывай моей матери, — предупреждала меня Энн. — Абсолютно ничего.

Вот что сообщила мне миссис Кембас:

— Этот молодой корреспондент все время крутится возле «Лорел Коттедж». Люди не могут этого не замечать. Разумеется, тебе вряд ли уместно делать замечание тете, но твой отец мог бы намекнуть.

Я никому ничего не сказала. Для меня это было в высшей степени неприятно, и когда я думала о словах миссис Кембас, мурашки бежали у меня по коже. Такое же ощущение возникло при взгляде на Чеда, сидевшего в непринужденной позе, как у себя дома; похоже, он считал само собой разумеющимся, что его оставят на ленч — холодный фазан и тушенка, поступавшая по ленд-лизу, — и знал, где лежат ножи, помогал накрывать на стол, наливал нам в бокалы домашнее вино, которое Вера делала из бузины. Взгляд Веры почти не отрывался от него, она следила за каждым его движением, будто завороженная. Чед проводил нас до остановки, и я думала, что он уедет вместе с нами, однако, когда на горизонте показался автобус, Чед пожал нам обоим руки и произнес:

— Возвращаюсь к тихим семейным радостям.

Отец выглядел несколько озадаченным. Я знала, что Чед имеет в виду: он останется с Верой, будет держать для нее моток шерсти, читать вслух «Санди экспресс», пока она превращает остатки старых платьев в блузу для беременных, разжигать огонь в камине и сплетничать за закрытыми дверьми. А потом приедет Фрэнсис и испортит им вечер. Или эти двое найдут себе совсем другое занятие?

У моих родителей телефон стоял с 1937 года, однако они так и не привыкли к нему. Это был священный инструмент, к микрофону которого подносились губы, так что пар от дыхания конденсировался на бакелите, а каждый слог выговаривался отчетливо и громко, гораздо громче, чем при обычном разговоре. Телефон предназначался для местных звонков и экстренных вызовов, и с ним нельзя было обращаться небрежно или легкомысленно, а междугородные звонки, даже на такое небольшое расстояние, как шестьдесят пять миль, отделявшие нас от Грейт-Синдон, считались немыслимыми. Отец с Верой общались посредством писем — как обычно. Иден практически не писала, за исключением поздравлений на Рождество и ко дню рождения, но именно от нее — что выглядит довольно странно — мы узнали о рождении ребенка Веры; сама же она молчала.