Пятое время года

— Я всегда в тебя верила! Ты у нас очень талантливая! — Вера Константиновна засмеялась сквозь слезы, подбежала поближе и ловко метнула растрепанный букет прямо в руки. — Слышь-ка, а давай назовем ее Танечкой?

— Танечкой?.. Что ж, хорошо, пусть будет Танечка.

Вполне возможно, ее безоговорочное согласие и повлияло на весь дальнейший ход событий. Первое, что она заметила, вернувшись с Танечкой из роддома, — разбросанные повсюду труды великих педагогов: от Яна Амоса Коменского до Макаренко и доктора Спока. Мало того, уже составлен список детской литературы на ближайшие десять лет, закуплены в большом количестве кубики, карандаши, акварельные краски, пластилин, альбом для гербария, — словом, все, что необходимо для всестороннего образования ребенка. «Будем формировать гармоничную личность!»

Кто, кроме Веры Константиновны, мог претворить в жизнь столь грандиозный план? Никто! Если уж она бралась за дело, то делала его с душой. По окончании театрального сезона свекровь оповестила всех подруг и знакомых о своем решении навсегда оставить сцену. Бодрым пионерским голосом она кричала в телефон:

— Ребенок, Шурк, важнее искусства! Инка с сентября выходит на работу, а я возьмусь за воспитание внучки. Да, Шурк, мне придется очень нелегко! Эти дураки-родители умудрились донельзя избаловать ребенка!

Но театр все равно жил в душе Веры Константиновны. Для маленькой внучки сочинялись забавные, нравоучительные пьески, которые затем разыгрывались с помощью кукол и мягких игрушек. А лет с двух-трех Танюшка и сама стала артисткой. В субботу в столовой натягивался занавес, и родителей, купивших «билеты» на премьеру, усаживали в первый ряд «партера».

Давали «Машу и медведя». Повязанная белым платочком, Танюшка появилась из-за занавеса, сдержанно поклонилась и отрапортовала:

— Лусская налодная сказка «Маса и медведь»! Исполняют налодные алтистки Советского Союза баба Вела и девочка Таня!

Бессовестный Слава, увидев свирепо рычащую Веру Константиновну в маске медведя и драной цигейковой шубе, фыркнул от смеха и, не выдержав, с воплем «Медведь! Ой, мамочки родные, страшно-то как!» унесся хохотать на кухню. Маленькая Танька растерялась. Отступила на шажок, с недоверием посмотрела на продолжавшую рычать Веру Константиновну и испуганно пролепетала:

— Бабвел, это ты или медведь?

— Да я, я! Черт бы подрал этого Славку! — Зажарившаяся в шубе Вера Константиновна стащила маску, вытерла пот с багрового лица и скомандовала: — Давай, Танька, все сначала! Занавес!

Дуэт был уморительный. По утрам теперь будил не звон посуды в буфете, а бодрый марш в исполнении Веры Константиновны: Взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионеры — дети рабочих! Бабушка с внучкой маршировали.

— Бабвела, девочка Таня устала, — раздавался вскоре жалобный голосок. — Позалуста, не будем больсе малсиловать.

— Вот вырастешь кривобокой, тогда вспомнишь, как не хотела делать зарядку!

Бабушка была непреклонна, и Танечка, страшно боявшаяся вырасти кривобокой, снова начинала топать маленькими ножками.

Свекровь поднимала бедного ребенка в семь часов, заставляла маршировать, обливаться ледяной водой, может быть, и чересчур педантично, но невестка помалкивала, очень надеясь, что Танюшка унаследует бабушкин бойцовский характер и, когда вырастет, не будет такой размазней, как ее мама.

Выдрессированная бабушкой трехлетняя девочка, получив тарелку с кашей, говорила «благодалю», слопав ее — «спасибо, было очень вкусно», и никогда не забывала сказать «позалуста», если о чем-нибудь просила. Когда они с Танюшкой приезжали в Москву, дед Леня с бабушкой Ниной не уставали восторгаться удивительно воспитанной девочкой, и, хотя сердце переполняла гордость, ответ был один:

— В этом заслуга исключительно Веры Константиновны.

Дед Леня, тот в Таньке просто души не чаял. Вернувшись с работы, он, хитренько подмигнув внучке, с нетерпением поджидавшей доброго дедушку у двери, первым делом доставал из своего кейса очередную игрушку или шоколадку. Усадив Танюшку на колени, с большим интересом смотрел «Спокойной ночи, малыши». Нежно гладил девочку по светлой, кудрявенькой головке и ради нее был готов на любые жертвы.

— Слушайте, бабы, совсем вы с ума посходили! Нельзя же ребенка в такую жарищу в городе держать! Духота, выхлопные газы! Завтра же в Переславль к матери поедем! Я уже и отпуск оформил на все лето.

Кругом царило запустение: крылечко подгнило и покосилось, мостки у озера смыло водой, вдоль берега колосилась высокая трава, но было в этом запустении — в полевых цветах, пробравшихся в огород, в осыпающихся душистых ягодах одичавшей малины, в зеленой путанице листвы — какое-то магическое очарование.