Пятое время года

Гераклит оказался прав – на пустыре, где когда-то носилась детвора из окрестных коммуналок и валялись в лопухах бездомные собаки, полным ходом шла стройка: подъемные краны, иноязычные рабочие в касках, ослепляющая сварка, клацанье динозавроподобных машин и ноябрьская грязь из глины и вчерашнего снега. Выбравшись из топкого болота и еле протиснувшись в последней подворотне между «мерсами», «ауди» и «лексусами», она долго стучала ботинками по тротуару и отряхивалась: что ни говори, страшновато встретиться после долгой разлуки! В конце концов все-таки оторвала рассеянный взгляд от пятнышек глины на джинсах и не поверила своим глазам: по-воскресному пустынный, туманный, он был прежним, милый сердцу переулок!

Время словно застыло здесь, остановилось. Дома-пенсионеры, особнячки и церковь, еще крепче прижавшись к друг другу, не пустили в свою симпатичную стариковскую компанию стильную молодежь в островерхих немосковских шляпах. С мемориальных досок смотрели знакомые исторические лица – задумчивые, с едва заметной загадочной улыбкой, обращенной в себя, как и положено великим.

На старинном сером доме нет мемориальной доски. Но ведь есть память! И, кстати, без тех невеликих, которые жили здесь когда-то, история этого города тоже была бы неполной. Уж кому-кому, а студентке исторического факультета это доподлинно известно!

Два окна на третьем этаже, с переплетами, напоминающими голые, декадансные, пальмы, и фонарик-эркер сразу же воскресили в памяти трогательную картинку: бабушка с внучкой стоят напротив старинного дома, и внучка чуть не плачет: почему бабушка говорит «неловко»? Почему она не хочет открыть дверь в подъезд и подняться по лесенке? Ведь там так интересно! На третьем этаже медленно раздвинется занавес, бархатный, тяжелый, с золотыми кистями, и появятся любимые персонажи – прабабушки и прадедушки: ласковые, добрые, очень-очень умные, серьезные и, конечно, веселые. Будут там и другие артисты – не очень умные и поэтому ужасно смешные.

Сейчас-то понятно, почему они так ни разу и не зашли: бабушка старалась уберечь внучку от разочарований, а тогда все тайные догадки на сей счет сводились опять-таки к чародейству – наверное, бабушка боится, что может снова стать маленькой, как только зайдет в свой старый дом. При этой мысли и самой делалось страшновато: если бабушка станет девочкой, в кого же тогда превратится она, Танечка?

Теперь вряд ли уже когда-нибудь посчастливится очутиться в «волшебной» квартире, а жаль! Очень не помешало бы дополнить бабушкины рассказы о славном житье-бытье московских предков, то бишь историю семьи, визуальными впечатлениями. Тем более что и разочарование уже не грозит: если между рамами громоздятся банки с компотом и квашеной капустой, на одном подоконнике сохнет ободранный столетник, а на другом ядовито-розово цветет филлокактус, то лишь совсем маленькая девочка может подумать, что за тюлевыми занавесками происходят всякие чудеса в решете…

Дорожка следов за спиной выглядела на белом тротуаре четкой, ровной, словно ее проложила вполне уверенная в себе особа… С чего бы это вдруг?

Сгущались сумерки, колкий крупчатый снег, так внезапно посыпавший из низкого, сырого неба, превратился в густую метель. Метель накрыла белыми чехлами машины, стоящие вдоль тротуара, задрапировала все приметы дня сегодняшнего. Разгулявшись, обожгла лицо своим по-зимнему ледяным дыханием, и возникло странное ощущение, будто все это уже когда-то было и по заснеженному переулку бредет вовсе не она, Таня, а другая девочка. Вернее, девушка. Девушка в беличьей шубке, чей романтический образ запечатлен в устной семейной хронике.

Ощущение дежавю не покидало, напротив, с каждым новым завихрением снежинок делалось только отчетливей. Может быть, потому, что опять охватило чувство страшного одиночества, а уж руки и ноги мерзнут одинаково во все времена…

Часть первая

Глава первая

1

Старенькая шубка уже совсем не греет, а ноги так просто закоченели в драных ботинках с калошами. Утром яркое солнце грозилось теплом и капелью, но к вечеру снова закружила вьюга. Колючая ледяная крупа забивается под платок, режет по лицу, и все время приходится бежать, то загораживаясь воротником, то прикрывая глаза варежкой.

– Ой! – Не заметив в темной метели какого-то зазевавшегося военного, она, сумасшедшая, чуть не сшибла его с ног. – Простите меня, пожалуйста!

Военный не рассердился, наоборот, весело рассмеялся и с шутливой неохотой опустил невольно обхватившие ее руки:

– Да ничего-ничего, девушка, не смущайтесь! Даже приятно. Вы, поди, местная? А я у вас тут заблудился. – Предупредительно распахнув дверь, он вошел в парадное следом, поставил на чистую ступеньку чемоданчик, отряхнул кожаной перчаткой снег с шинели и погон, на которых блестели большие, майорские, звездочки, и вытащил из кармана сложенный вчетверо лист бумаги. – Вот, поглядите-ка на адрес. Уже битый час брожу, никак отыскать не могу.