Пятый ангел вострубил

И вот они принялись носиться по свету с этим зеркалом; и скоро не осталось ни страны, ни человека, которых оно не отразило бы в искаженном виде. Напоследок ученикам тролля захотелось добраться до неба, чтобы посмеяться над Ангелами и Господом Богом. И чем выше они поднимались, тем больше кривлялось и корчилось зеркало, строя рожи, – трудно было в руках его удерживать. Все выше и выше, все ближе к Богу и Ангелам летели ученики тролля, но вдруг зеркало так перекосилось и задрожало, что вырвалось у них из рук, полетело на землю и разбилось вдребезги… Некоторые осколки, крошечные, как песчинки, разлетаясь по белу свету, падали, случалось, в глаза людям, да так там и оставались. И вот человек с осколком в глазу начинал видеть все навыворот или замечать в каждой вещи одни лишь ее дурные стороны… Другим людям осколки проникали прямо в сердце, – и это было хуже всего: сердце тогда превращалось в кусок льда».

(Ганс Христиан Андерсен. Снежная королева).

Безумная тоска. Страшная, ни на миг не оставляющая боль… Гулкая тишина моей большой квартиры. Совсем недавно здесь жила семья: муж, сын и я… Тишина пустоты и одиночества. И я не могу воскликнуть «За что, за что, Господи?!!» Я ведь знаю, за что. Я это точно знаю.

И ты, мой бедный муж, знаешь!

Я так и буду писать все это, обращаясь к тебе. Не только потому, что твое имя – масонская тайна. А потому еще, что пишу я тебе. Именно тебе, прежде всего тебе хочу напомнить, пересказать все то, что случилось с нами…

Я верю в милость Божью, надеюсь на чудо. Мне не ведомо, как далеко ты зашел на своем богоборческом пути, оставшись без меня. Но знаю: что невозможно человеку – возможно Богу… Вдруг эти воспоминания помогут тебе? Господи, вразуми меня, дай силы все вспомнить и все понять, все выразить так, как надо! Господи, благослови!

Масонская тайна… Ты помнишь, как я любила порассуждать на эту тему? С каким самодовольством и чувством нашей особой значимости, превосходства! Если бы тогда знать…

1993 год. У нас в гостях журналист, телепередачи которого о масонских истоках фашизма мы смотрели и обсуждали. Не догадывались, что наша личная жизнь уже предопределена одной моей идиотской фразой и дальнейшими поступками… Тогда, в 93-м, я уже посвящена в ученический, первый градус Великой женской ложи Франции, я гордо вожу в Париж свои «зодческие работы»… Мы угощаем журналиста кофейком и я говорю, говорю без умолку!

Конечно, говорить надо было бы тебе. Ты-то ведь уже к тому времени «тридцать третий», как – с лукавой простотой и скромностью – говорят твои французские братья. Ты уже достиг высшей степени посвящения – 33 градуса. Но наш гость добросовестно записывает в основном мою болтовню. Ты молчишь. Нет, когда меня слишком уже заносит, когда я начинаю что-то домысливать или довирать, ты, конечно же, важно роняешь две-три корректирующие фразы, но больше молчишь…

Мы прожили вместе с тобой всю жизнь. И всю жизнь я с тобой разговаривала. То есть, я говорила, говорила… А ты молчал.

Ты помнишь, как я «сделала тебе предложение»? Ты был тогда аспирантом заочного педвуза и жил в Москве без прописки в квартире сестры. Спал на кухонном диванчике между кошкой Кошкой и собакой Айкой, примерно на тех же правах. Ты получал стипендию 80 рублей, из которых честно платил алименты оставшемуся в Ярославле сыну. V тебя был зеленый, давно вышедший из моды костюм, развалившийся портфель с книжками, дурацкая войлочная шляпа, короткое из облысевшего бобрика пальто… Я до сих пор не знаю, чего было больше в моем «предложении» – любви, жалости или чего-то еще… Неуемные амбиции? Наглая уверенность в том, что я могу и умею все-все-все?

Позади ВГИК. Представляешь, чего стоило в те времена прорваться через бешеный конкурс на режиссерский и закончить его с красным дипломом? я чувствовала себя хозяйкой жизни. Удачные квартирные обмены и большие по тем временам деньги…