Пятый арлекин

— Элиза, — продолжил Тернер, — как я уже говорил, выросла в обеспеченной, даже не столько в обеспеченной, сколько в аристократической семье: отец — директор коммерческого банка, мать — француженка с километровой родословной. Поверьте, Дик, у моего ризеншнауцера, обладателя двадцати золотых наград, родословная явно уступает происхождению матери Элизы, в то время, когда иные люди, как я, например, кроме папашки и деда, державших вонючую лавку, ничего не знают о своих предках. Вот вы, Дик Мэйсон, знаете что-нибудь о вашем прадедушке по отцовской линии? Я уверен, что ровным счетом ничего. Кроме одного: он наверняка был авантюристом, как и ваш благородный родитель!

— Про отца вы тоже знаете? — я спросил безо всякого надрыва, потому что поверил, что Тернер действительно узнал обо мне все или почти все, тем более, что сведения о моем отце не могли меня затронуть, я сам его давно и прочно презирал.

— Да, знаю, — Тернер бросил на меня косой пронзительный взгляд, — я не начинаю никакого дела с человеком, не наведя о нем самых тщательных справок. Мне даже известно, что он продал свой тромбон за триста долларов, выдав его за работу Страдивари, хотя всем известно, что Страдивари сколачивал одни рояли.

— Вы хотели сказать скрипки.

— Что?

— Вы хотели сказать скрипки.

— Пусть будут скрипки. Это не имеет никакого значения в данном случае, потому что от этого факта ваш папаша не становится более честным. О чем, кстати, я говорил раньше?

— О родословной матери Элизы.

— Да, мадам Жаннет де Гранвиль знала всех своих родственников чуть ли не до десятого колена. Все эти де Гизы и де ла Моли с Бурбонами кем-то ей приходились. У нее есть рисунок гинекологического дерева…

— Генеалогического, — поправил я с покровительственной улыбкой, чем едва не испортил все дело.

— Вы опять хамите! — взорвался Тернер, от его голоса сразу насторожились убийцы около машины на стоянке.

— Я лишь поправил вас.

— Болван! — Тернер покраснел от гнева, да и коньяка мы выпили уже немало, — я сознательно сказал именно так, потому что плевал с высокой башни на все генеалогические древа, от которых пользы гораздо меньше, нежели от козла молока! Даже мой ризеншнауцер имеет от своей родословной больше, чем мадам де Гранвиль! А если бы я, Тернер, который добился в этой жизни почти всего, если бы я попытался нарисовать свое генеалогическое древо, то кроме скобяной лавки ничего не нарисуешь. Зато у меня есть миллионы и энергия, которая позволит их удвоить и утроить. А мадам де Гранвиль…

— Простите меня, мистер Тернер, — черт с ней, с вашей тещей, расскажите лучше об Элизе.

— Вы правы, Дик, я действительно увлекся историей происхождения моей тещи, хотя вы в этой истории можете найти кое-что для себя, потому что все это не могло пройти без следа и для Элизы: еще бы — такая родословная! А у меня, видите ли, не те манеры! На ее упреки у меня один ответ: человек с моими деньгами может себе позволить такие манеры, какие он захочет! Это вовсе не значит, что я веду себя за столом, как откровенный хам, наоборот, я веду себя на людях естественно, также, как и дома, наедине с собой. И если мне хочется макнуть хлеб в тарелку с соусом, я это делаю, как делали мой дед и отец.

Я уже говорил, что у Элизы с детства было все. Начиная с двенадцати лет дни были расписаны по минутам: школа, естественно, частная, бассейн, музыка, верховая езда, занятия на корте… Уже в семнадцать к ней сватались женихи с титулами: какие-то итальянские графы, князья, такие же нищие, как и все представители этой вымирающей категории. Их прельщали деньги мистера Скотта, все знали, что он богат. После его смерти оказалось, что он полный банкрот, и, чтобы это не стало очевидным при жизни, он до последнего дня пользовался казенными деньгами, как своими собственными. Если бы это раскрылось при жизни, он угодил бы в тюрьму на пятнадцать лет. Это очень серьезное преступление, мистер Мэйсон, я вам настоятельно советую, не залезайте в общественный карман, когда станете управляющим банком.