Пятый арлекин

Игин хоть и убедил себя в том, что не сразу выйдут на него, тем не менее, руки лихорадочно выгребали из письменного стола различные бумаги, записные книжки, листки с пометками. Все это складывалось в полиэтиленовый мешочек для дальнейшего уничтожения. Хотя он всегда соблюдал в записях конспирацию на всякий случай, а все же любая пометка могла быть прочтена и расшифрована. Взять хотя бы такую: Ал. Кон. ик. эм. пост. 12, 5 см. Конечно, для непосвященного подобная запись не имеет ровно никакого смысла. А уж специалист разберется, что это не что иное, как икона в серебряном окладе с эмалью постниковской работы, которую Игин продал Алексею Константиновичу Шкурскому, директору автобазы, за двенадцать с половиной тысяч рублей. А расшифровав и узнав, кто такой Алексей Константинович, следователь естественно задастся дополнительным вопросом: как может Алексей Константинович при окладе двести рублей и наличии немалой семьи позволить покупку, затратив на нее средства, равные его зарплате за шесть лет работы? И вот за одну эту запись загудит под фанфары Игин не меньше чем на семь лет за махровую спекуляцию. А вычисли всю его остальную деятельность да торговые связи с Глайдом и Битовым, то пятнадцать лет изоляции от общества за большое счастье покажутся, потому что гнал Игин различные ценности не штуками, а целыми партиями. Вот откуда суета и нервозность. Пока Олег Михайлович Карнаков был в порядке, спокоен был и Игин, да до такой степени, что некоторую осторожность забыл. И вдруг все это благоденствие лопнуло в одно мгновение, треснуло, полезло по швам, растеклось, разлилось и запахло вонью изо всех углов. Заметались, словно очумелые, неживлевы, Красновы, игины, даже адвокат Вересов и тот струхнул, неизвестно почему: ведь он-то всегда был выше всяческих подозрений, а струхнул! А о Кольцове Борисе Ивановиче и говорить нечего: тот вообще сразу обзвонил из автомата всех своих оптовых потребителей и предупредил строго-настрого не выходить с ним на связь до особых распоряжений. Те люди все матерые, прошедшие не одну исправительно-трудовую колонию, естественно поинтересовались, надолго ли такая страховка. И чувствительный Кольцов, чуть не всхлипнув, ответил, что возможно навсегда, и более того, кажется, всем пришла крышка, не подозревая, что этим зародил сомнение у коллег по преступному бизнесу в своей твердости, а значит подписал смертный приговор до суда и следствия. Да и было отчего струхнуть Борису Ивановичу, 31- ая ведь, что при расследовании потянет на высшую меру наказания безо всяких сомнений у судьи или народных заседателей.

И Краснов тоже не сомневался, что в случае чего, с учетом его последнего преступления, на пятнадцать лет рассчитывать не стоит. Вот только Семен Михайлович Неживлев, хоть и не допускал окончательно мысли о возможном аресте, все равно в иные минуты тоже подсчитывал, во что обойдется ему его подпольная антикварная и коммерческая деятельность. Выходило — не более чем на двенадцать. Но это по скромным подсчетам, без учета его связей с Нортоном Глайдом, потому что сбагрил он через границу художественных ценностей тоже никак не меньше, чем на миллион долларов. Ценностей, которые украсили особняки весьма обеспеченных деятелей разного рода, от политики до биржи, в Aмерике, да и в других капиталистических странах. Это были те самые ценности, которые могли бы быть выставлены в залах Русского музея, Третьяковки или Эрмитажа. Так что на пятнадцать, если повнимательнее разобраться, никак не выходило. А когда струхнул Семен Михайлович, чувствуя реальную опасность, то не задумываясь и на шпионаж пошел, лишь бы вырваться, поскорее ощутить под ногами иную почву, где не надо отвечать за преступления перед собственной страной, и где, наоборот, все, что сделано против, зачтется и даже вознаградится. И ничего удивительного в его шаге нет, потому что от различного рода авантюр, спекуляции, да и вообще от любого нечистоплотного занятия до подобного преступления — один шаг. Так что созрел Семен Михайлович для такого шага, просто случай не подворачивался проявить себя еще и в этом амплуа. Чувствовал Семен Михайлович давно, что задыхается в собственной стране, где порядочному дельцу развернуться трудно, и более того, даже имея солидный капитал, нельзя показать себя в полном блеске или расколотить, к примеру, для собственного удовольствия или самовыражения пару зеркальных проемов в ресторане „Прага“. „Человек, сколько стоит это трюмо? Тысячу? На, и дай пустую бутылку из-под шампанского!“. Известная фраза, а ведь рано списывать ее в словарный архив, пока существуют желающие, пусть даже подпольно, материализовать ее.