Пик Доротеи

Он чувствовал, что отношение местности к нему изменилось в последние дни: показался предел его гостеванию, раньше, чем настигло уныние поселившегося навсегда. Он отправился проведать гнездо лебедей. С крохотного искусственного островка слышался писк и клекот белоснежной мамаши, а супруг ее покачивался на волнах вблизи. Молчаливое общение пары походило на ожидание вместе чего-то. Пройдя вдоль ботхауса по деревянной дорожке на сваях, Клаус вышел к завершавшей ее платформе и ступеням, спускавшимся к прозрачной зеленоватой воде. Водоросли шевелились на дне словно волосы.

Клаус разделся совсем, рассудив, что в тумане не виден, вдобавок час ранний и будний, и лебедям безразличен мужчина. По ступенькам он в воду спускался постепенно, холод его обжигал, поднимаясь поясами все выше. Он бросился в воду, нырнул и поплыл, отдаваясь стихии, ища ее дружбы, чувствуя тело как один большой мускул. Упругость бытия! — воскликнул он, не зная, вслух или про себя.

Он плыл наслаждаясь, пока тело не предупредило, что замерзает, что скоро подступит фаза страдания, и он повернул к причалу. Фыркая, шумно вздыхая, лоснясь, он вылез на нижнюю ступеньку лестницы и взбежал, сея брызги. Краем глаза он увидел вблизи человека, а в следующее мгновение узнал Нору. Она смотрела на него не скрываясь. Усмешка была на ее лице, и странная, хищная. Обомлевший Клаус не знал, как поступить. Смесь беззащитности, стыда, удовольствия его наполняла.

— Нора, что ты тут делаешь? — сказал он, чтобы прервать странное созерцание.

— Каково тебе быть женщиной? — усмехнулась Нора. Она одета была в черный обтягивающий костюм, в руках ее был ореховый прутик. Клаус больше не чувствовал холода. Наскок Норы был скорее спортивным, чем эротическим, и однако он не знал, как отозваться и во что его превратить. Он сделал шаг в сторону Норы, она не шевелилась, владея вполне положением. Его двусмысленность смягчилась появлением третьего лица: лебедь выплыл из-за ботхауса и решительно к ним приближался, словно был недоволен происшествием в его водах.

— Я сегодня уезжаю, — сказала Нора, словно оправдывалась. И не двигалась. Клаус обнял ее за плечи.

— Мокрый, холодный. Фу. — Сказала Нора, целуя его в губы, крепко сжав кисти рук. И отстранилась:

— Возьми полотенце.

Клаус обернулся за ним. Лебедь вдруг поднялся на воде, захлопав тяжелыми крыльями.

Норы на берегу уже не было.

Клаус побегал еще, согреваясь, а главное, давая успокоиться мыслям. Пусть вернется привычная сцепка причины и следствия. Предстоящий отъезд Норы вносил какую-то ясность в их отношения. Но и печаль тоже. Как будто их встреча могла иметь продолжение, пойти дальше дразнилки и тайного флирта под взглядом сестры, все более внимательным.

У бронзовой купальщицы Клаус помедлил. Журчание фонтана изливало мир, им он хотел насытить сердце. Ибо заявление Норы о предстоящем отъезде встревожило его и, казалось, весь уголок. Клаус медленно осознавал, что при всей своей хрупкости это сооружение — сосуществование троих, его и Доротеи при постоянном риске вторжения Норы — было прочным. Правда, подвижным, воздушным, колеблющимся наподобие паутины. Неразрушимым, однако: треугольник крепче двух параллельных.

Сестры завтракали в салоне. Стояла также приготовленная его чашка, салфетка, выжатый сок грейпфрута розовел в бокале.

— Нора сегодня уезжает, — сказала Доротея совсем спокойным тоном.

— Вот как, — ответил Клаус, с трудом изобразив интонацию удивления. И, повернувшись к Норе, сказал:

— Тебе что-нибудь не по душе? Все уже совершилось? Не осталось ли чего-нибудь, о чем ты… однажды пожалеешь?

В его голосе слышалась грусть. Доротея посмотрела изумленно, хлопая ресницами, как от предчувствия неминуемо наносимой обиды. Она умела владеть своими – да и чужими – чувствами.

— Я лечу в Рио, — сказала Нора серьезно. — Там люди другие. У них все на виду.

— Надежда на перемены — последняя, которая не умирает. Не может умереть, потому что перемену смерти никто не отнимет, — пофилософствовал Клаус.

— Ну, это софистика, — заметила Доротея.

Она перелистывала альбом.

— Почему люди бывают похожи друг на друга? — спросила она, ни к кому особенно не обращаясь. — Словно растения из одинаковых семечек. А где семечки были из одного мешочка — выросли разные люди.

— Мы с тобой, например, — сказала Нора.

— А этот Адам на немецкой картине, смотрите, вылитый Клаус!

Невольно он вытянул шею, словно гусь, заглядывая в страницу, но потом встал, приблизился и убедился: да, что-то есть. Действительно, странно.

— Меня и вправду интересует Адам.

— Кто сказал Адам, тот скажет и Ева!

— Правильнее, думаю говорить во множественном числе: Адамы и Евы.

— Я, как и всякий Адам, — сказал Клаус, — Евою соблазняем и в то же время рождаем: вместе с ребенком рождается отец.

Нора скисала по мере усложнения темы, она уже опасалась цитат и вязкой учености, поскольку Клаус вынул записную книжку, а Доротея приготовилась спорить.

— Так вот, мадам, что вам скажет Адам! — заговорил Клаус, справляясь с написанным.