Пик Доротеи

— Кстати, какие новости из Парадиза, Клаус? — подхватила сестра, садясь на твердый матерчатый валик его кресла, как бы увеличивая его своим бедром, — теплым, живым и блестящим. Мускул, твердея, напрягся под фиолетовой тканью чулка.

И Клаус почувствовал напряжение, возникшее между сестрами и протекавшее через него наподобие тока.

— В поезде я сделал запись о любви, — сказал он. — Мы ведь видели сложившуюся пару Меклера и Эльзы, и пару возникающую, Штеттера и Семенову. Ну, и мы сами…

Куда отнести их самих, Клаус не знал. Он закрылся открытою записною книжкою.

— Любить ее, его… значит любить и ее, его «продолжения в мире»: его дружбы, занятия… Вы согласны?

Сестры переглянулись.

— Поначалу занятиям и дружбам в ее любви к нему место было, они даже способствовали увеличению ее интереса к его особе. Затем им становится тесновато. Отныне для них приходится выбирать удобное время… и вскоре выкраивать

его. Наконец, приходится выбирать то или это… вплоть до решительного она или она…

— Пора, действительно, внести ясность! — твердо сказала Доротея.

— …то есть жена… или литература…

— Клаус, ты шутишь! — облегченно засмеялась она.

Нора не шевелилась.

Клаус закашлялся.

— Дайте закончить мысль! «Происходит взрыв: первое выяснение отношений. И наступает охлаждение свободы. Или он выбирает — ради сохранения мира — зависимость принадлежности… что тоже не гарантирует счастливого… рабства… Раб завоевательнице скучен».

— Дай мне листочек, я буду читать! Ты что-то не договариваешь!

И протянув руку, вынула бумагу из рук Клауса. Молчала, разбирая почерк. И громко затем начала нарочито профессорским тоном:

— «Объяснять или нет свое отсутствие — за ужином, например? Если не объяснять, то интимность не полная: ты не пускаешь подругу в свой календарь, не делишься с ней сокровенным, уменьшаешь количество точек соприкосновения. Если же объяснять, то обнажается место для помещения рычага (архимедова?), и тогда легко повернуть, оторвать от намеченного — и тем более от желания еще не сложившегося.

Риски такие: или не дать пищу любви, питающуюся интимным всякого рода.

Или показать место, где любовь искушаема превращением в собственника чужой привязанности, что есть самоубийство любви».

— Выхода нет, — заявила Нора, сидя на деревянной стенке, отделявшей запас дров от собственно залы, и болтая длинной ногой. — Но мне пора собираться. Завтра я еду во Франкфурт, и оттуда лечу.

Огонь угасал: высохшее за долгие годы хранения дерево сгорело быстро, хотя, конечно, медленнее, нежели порох.

Они продолжали сидеть. Пламя шевелило тени на потолке, поблескивало в высоких окнах, за которым стояло темно-синее небо и черные плоскости домов.

— Иногда продолжения жизни не хочется, — сказала Доротея. — Почему-то знаешь, что идут перемены — а тебе хорошо. В последний раз, возможно.

— И тогда всё останавливается, — заметил Клаус. — Но почему нельзя отменить составленный на будущее план? Тогда и судьба согласилась бы с нами.

В тишине потрескивал и шевелился огонь в камине. Молчаливый участник их беседы — двухсотлетний дом — слушал их, и если б он мог выразить свое отношение, он покачал бы головой. И никто не знал бы, с чем соглашаясь.

— Ну что ж, до свидания, — сказала Нора, поднимаясь, потягиваясь по-кошачьи и к сестре подходя проститься. Она ее обняла сзади за плечи, потерлась головою о голову. Доротея осталась спокойной.

— Я завтра еду рано-рано, и вас наверное не увижу. Клаус, прощай.

Она подала ему руку и сжала его крепко, со значением, дважды.

— Если приедете в Рио — буду рада и счастлива. Вы бы там отдохнули: там люди другие, всё на виду, никакой психологии для догадливых. Ну, прощайте.

«Глупо, что мы расстаемся», — сказал себе Клаус, пожимая плечами. Он подошел к Доротее, повторяя жест Норы, обнял ее за плечи.

26

— А я уже надеялся, что Нора будет нам вместо… дочери, — сказал он с усмешкой, признавая нелепость подобной мечты, но и вынося на обсуждение частицу истины, в ней содержащуюся.

— Ты готовил ее себе в жену, — сказала Доротея. — И правда, она старше, но рядом со мною — подросток. Ах, она забыла свою ажанд'a. Отнеси ей, пожалуйста.

Предложение странное, подумал Клаус. Однако приятное. Похоже, он пешка — или фишка? — в игре. Но какой…

Следуя пояснению Доры, он поднялся на этаж и вышел на балюстраду библиотеки, полной мрака, которому противилась маленькая настольная лампочка у его закутка, где ему устроили постель, отсчитал третью дверь и вошел в нее, и оказался в коридоре, здесь кончавшемся тупиком. Нажимая на светящиеся кнопки, от чего загорались там или тут лампочки, он иногда протискивался между стеллажами с коробками, мебелью и, похоже было, картинами. В противоположном конце зиял, словно намалеванный, черный квадрат, но в нем нашлась лесенка. Он поднялся под самую крышу.