Пикассо и его женщины

К сожалению, не всем эти новаторство и смелость пришлись по душе. Зрители, привыкшие к совершенно другому, принялись громко выражать свое возмущение, но в это время на сцену вышла лошадь с какой-то совершенно кубистической мордой и начала исполнять цирковые номера: она становилась на колени, танцевала, раскланивалась. Зрители, видимо, решили, что танцоры так издеваются над их протестами, и совсем потеряли голову. Теперь публика в негодовании кричала: «Смерть русским! Смерть русским! Пикассо — бош! Русские — боши!»…

Бред, конечно, полный. Почему Пикассо — бош… Почему русские — боши… Но, как сказал Проспер Мериме: «Несчастен тот, кого преследует слепая ненависть толпы». В результате, как только занавес сомкнулся, Дягилев ворвался за кулисы и приказал: «Господа! Больше на сцену ни ногой! Немедленно по гримеркам! Пакуйте чемоданы!»

«Смерть русским!» — продолжало нестись из зала.

Дягилев схватился за голову. 18 мая 1917 года — этот день он запомнит надолго…

* * *

И все же подобный прием ничуть не смутил его, и он решил повезти «Парад» в Мадрид и Барселону. «В Испанию, господа! — кричал Дягилев. — Мы немедленно отправляемся в Испанию! Ночной поезд в Барселону с вокзала Монпарнас! Все слышали?»

Суматоха за кулисами театра «Шатле» царила страшнейшая. Толком не разгримировываясь, не переодеваясь, актеры бежали к служебному выходу, хватали такси и мчались в гостиницу, чтобы успеть упаковать чемоданы. Рабочие сцены в спешном порядке демонтировали декорации. Они даже не стали ждать, пока возмущенная парижская публика очистит зал. Выходить на аплодисменты ни у кого и в мыслях не было, потому что никаких аплодисментов не было…

«Жано, милый! — крикнул Дягилев растерянному Жану Кокто. — До встречи! Жду вас в Барселоне или в Мадриде!»

Композитор Эрик Сати был удостоен только сокрушенного покачивания головой:

— Пабло, дорогой Пабло! Как жаль, что мы столь внезапно расстаемся!

— Но мы не расстаемся, — улыбнулся Пикассо. — Я тоже еду вместе с вами в Испанию.

— Что?!

Дягилев от удивления вытаращил было глаза, но тотчас все понял и кивнул:

— Ах да, Оленька…

Потом он воровато оглянулся, не слышит ли кто, и прошептал:

— Пабло, вам не кажется, что вы завязли слишком глубоко? Русские девушки… Понимаете ли, с ними надо быть осторожнее. На русских девушках надо жениться!

— Вы шутите, — отвечал ему Пикассо.

— Вовсе нет. И вообще, смотрите, кто до сорока не женился, тот не женится уже никогда…

Шутливые слова Дягилева, что называется, задели художника. Пикассо вроде бы отмахнулся от них, как от какого-то бреда, но очень скоро они сами раз за разом стали всплывать в его памяти. А ведь он еще никогда не был женат. Все его друзья были женаты по второму, а то и по третьему разу, у многих подрастали дети. А у него никогда не было ни детей, ни «семейного очага». Он был в жизни один… А ведь ему скоро сорок лет.

Возможно, как раз в этот момент он решил дать себе передышку. Возможно, он просто устал так жить — без постоянной женщины, без уверенности в завтрашнем дне… Как бы то ни было, но мысль о женитьбе уже не оставляла его. А вскоре вопрос этот уже выглядел практически решенным.

— Я еду в Барселону, чтобы представить Ольгу, мою невесту, моей матушке, — церемонно говорил он.

— Примите мои поздравления, — столь же церемонно отвечал ему Дягилев.

И тихонько вздыхал, ведь он понимал, что уже потерял одну из своих «куколок»…

Глава седьмая

Поездка в Испанию

Единственный язык, на котором они могли общаться, — это французский. Он-то и стал для них языком любви. По признаниям друзей Пикассо, Ольга говорила по-французски не хуже, чем он сам, для которого, после того как он покинул Испанию, французский язык стал почти родным.

После одного из спектаклей они были представлены королю Испании Альфонсо XIII из рода Бурбонов и королеве Евгении, которые считали себя поклонниками русского балета и посетили почти все представления. Ольга выглядела удивительно естественно и гармонично рядом с королем и королевой, и это еще больше восхитило Пикассо. С этой женщиной, излучавшей такое удивительное спокойствие, он надеялся найти гармонию и любовь, которые были так необходимы ему, чтобы творить.

К середине 1917 года о любви Пикассо и Ольги Хохловой знали уже все. В июле они организовали для испанских друзей Пабло большой банкет в Барселоне.

* * *

Всего они провели в Испании четыре удивительно счастливых месяца. При этом Пикассо не торопился знакомить Ольгу с образчиками и глубинами своего кубистического творчества. Наверняка он боялся, что оно ее отпугнет или вызовет насмешки. Основания для таких опасений у него были. В этот период он много рисовал ее, причем делал это в манере реалистической, сугубо классической, т. е. без искажений, что называется «похоже», тщательно и точно выводя все детали.

Как видим, ради Ольги Пикассо даже возвратился к классическим канонам — таково было влияние любви! Она же не переносила непонятные ей эксперименты в живописи и все время повторяла:

— Я хочу, узнавать свое лицо.