Пикассо и его женщины

— Слушаюсь! — с готовностью отвечал ей художник и исполнял эту ее просьбу так долго, как только мог.

Биограф Пикассо Джон Ричардсон приводит такой пример: Ольга настояла на том, чтобы он продал свою знаковую картину того периода «Авиньонские девицы», на которой были запечатлены барселонские путаны с улицы Авиньон. Пикассо просто вынужден был расстаться с этим полотном. Он продал его за смехотворную сумму — 25 тысяч франков, но он выполнил ее пожелание. Любовь к Ольге вдохновляла Пикассо, и он уступал ей, успокаивая себя тем, что ее красота, типичная красота русских мадонн, настолько реальна, что и портреты ее должны создаваться именно в реалистической манере.

Роланд Пенроуз пишет:

«Полотном, в котором он выразил весь свой накал страстей, был портрет Ольги в мантилье. В этом выполненном в общепринятом стиле портрете, первом из многочисленных полотен, изображавших Ольгу, воплощено его преклонение перед красотой его молодой возлюбленной. Она изображена на нем с величайшей нежностью».

А ведь других он рисовал совсем не так, и когда позирующие ему люди потом не выражали своего восхищения, он с издевкой говорил им: «Вы говорите, непохожи? Значит, вам придется такими стать!»

Короче говоря, ради Ольги Пикассо начал заметно менять манеру своего художественного письма, и этот период погружения в реализм у него затянулся надолго.

Сближение с русской балериной, безусловно, оказало на маэстро и большое общеумиротворяющее воздействие.

Сдержанная Ольга, так непохожая на его предыдущие музы, была совершенно иной породы, иной душевной организации, и Пикассо не мог этого не понимать.

* * *

В ноябре 1917 года в Барселоне Пикассо познакомил Ольгу со своей матерью, доньей Марией Пикассо Лопес. (Его отец, дон Хосе Руис Бласко, умер за четыре года до этого.)

В Барселоне он остановился у матери, а она — в пансионе «Рансини». Донья Мария приветливо встретила будущую невестку. Некоторые биографы Пикассо даже утверждают, что она «пришла в восторг от ее утонченной, нежной, такой своеобразной красоты». А уж сценическое искусство Ольги якобы и вовсе поразило ее. Трудно сказать, так ли это, но донья Мария точно ходила на спектакли с участием Ольги, но однажды, грустно взглянув на нее, предупредила: «Бедная девочка! Ты понятия не имеешь, на что обрекаешь себя! Будь я твоей подругой, то посоветовала бы тебе не выходить за него ни под каким предлогом. Я не думаю, что с моим сыном, который озабочен только собой, сможет быть счастлива хоть одна женщина».

Почему она так сказала? Наверное, она просто слишком хорошо знала своего сына. А может быть, она это сказала из нежности и сочувствия.

А вот версия биографа Пикассо Карлоса Рохаса:

«Каковы бы ни были причины, но донья Мария не приняла Ольгу с той сердечностью, с какой в свое время они с мужем встретили Фернанду Оливье. И если донья Мария хотела, чтобы Пикассо и Фернанда соединили свои судьбы, то Ольгу она намеками пытается отговорить от брака, который представляется ей неизбежно неудачным».

Ничего себе — намеками! Она открыто говорит о том, что с ее сыном Ольге не следует связывать свою судьбу. Эти слова доньи Марии Ольга потом вспомнит не один раз. Но сейчас она пропустила их мимо ушей. Она была счастлива, переполнена своей любовью и строила самые радужные планы на будущее.

Глава восьмая

Я обязан на тебе жениться

Когда «Русский балет Дягилева» отправился в Латинскую Америку, Ольга решила остаться. Выбор между трудной жизнью рядовой балерины и браком с преуспевающим живописцем был для нее сделан. Вернувшись во Францию, они поселились в маленьком домике в парижском пригороде Монруж.

Пикассо продолжал много работать — обычно по ночам. Однажды, разбуженный бомбардировкой (как-никак продолжалась Первая мировая война!) и загоревшись мыслью поработать, он не нашел чистого холста и стал ожесточенно писать прямо на недавно подаренной ему картине Модильяни. Ну да, ведь тот, кого парижанки называли «тосканским принцем» за красоту, изысканность манер и пренебрежение к материальной стороне жизни, был в то время еще жив, а значит, его картины еще не взлетели в цене!