Пикассо и его женщины

В последующие две недели они много говорили о живописи. Однажды, показывая картину, написанную уже после ее отъезда, Пикассо сказал:

— Ужасно, что ты снова уедешь, Мне больше не с кем разговаривать о том, что меня больше всего интересует. С тех пор как ты ушла, одиночество стало гораздо тяжелее. Да, у нас были нелады, но, мне кажется, жить порознь еще хуже.

Франсуаза пропустила этот намек мимо ушей. Несколько дней спустя Пикассо сказал:

— Раз уж ты здесь, тебе следует повидаться с мадам Рамье.

Она не хотела спорить с ним и пошла в гончарную мастерскую «Мадура». Мадам Рамье держалась с ней холодно, чего раньше не бывало.

— Что вы здесь делаете? — спросила она. — Вы даже представить себе не можете, как страдает из-за вас этот несчастный человек. Он совсем сляжет, если вы будете приезжать. Видно, у вас совершенно нет сердца. То, что вы делаете, постыдно. Надеюсь, он вам это сказал.

Франсуаза ответила, что разговоры у них шли совсем о другом.

— Я не вижу причин, мешающих нам с Пабло общаться.

— Есть очень веская причина, — сказала мадам Рамье. — В его жизни появилась другая женщина.

— Если он захочет, то сам сообщит мне об этом.

— А я говорю вам это сейчас, — заявила пожилая женщина, — потому что это правда. И если думаете, что можете приезжать и уезжать по своему капризу, то вы очень ошибаетесь.

* * *

После этого разговора Франсуаза решила, что ей лучше уехать, пока их отношения с Пикассо окончательно не испортились. Тогда он сможет устроить свою жизнь, как сочтет нужным, и при необходимости они смогут видеться с ним, как обычные друзья. О разговоре с мадам Рамье она ему ничего не сказала.

Когда Франсуаза уезжала из Валлориса, они с Пикассо договорились, что она приедет с детьми в начале лета, оставит обоих с няней, а в конце лета вернется и увезет их в Париж. Также они условились, что ради детей «Валлиса» останется их общей собственностью.

Франсуаза приехала в «Валлису» вместе с детьми в июле. Пикассо она нашла по-прежнему одного, но Жаклин Рок приходила почти ежедневно. Они даже несколько раз обедали вместе. Из слов Пикассо следовало, что он находит ее присутствие временно полезным, но не больше того.

В воспоминаниях об этом Франсуазы Жило читаем:

«Мы взяли старую манеру разговаривать, когда он работал, иногда и после этого, часов до двух-трех ночи. Было видно, что Пабло очень неспокоен, однако со мной он держался весьма любезно».

«Раз уж мы вместе, — сказал он однажды, — надо воспользоваться этим и немного развлечься для разнообразия». Это заявление позабавило Франсуазу, так как за все прожитые вместе годы вопрос о «развлечениях» у них никогда не возникал. Она даже не могла вспомнить, чтобы они хоть раз ходили вместе в кино. Они ни разу не были ни в ночном клубе, ни в другом подобном заведении.

Однако теперь, в течение нескольких недель, они стали проводить целые ночи в клубах Жуан-ле-Пена и других близлежащих городков. Пикассо почти всегда засиживался до рассвета. Видя, что светает, он говорил: «Теперь уже нет смысла ложиться в постель». И наступающий день они встречали вместе, а потом не разлучались целые сутки напролет. Франсуаза уставала, но Пикассо всегда выглядел очень веселым и оживленным. Порой их сопровождало множество гостей, в том числе и Жаклин Рок. Они ездили из Жуан-ле-Пена в Бандоль, из Бандоля — в Ним, с одного боя быков на другой.

В Валлорисе Франсуаза жила в «Валлисе». Пикассо тоже. Но они занимали разные комнаты.

Она собиралась уехать в июле, но Пикассо уговаривал ее остаться на первую валлорисскую корриду, которая устраивалась в его честь. «Если хочешь оказать мне последнюю любезность, — сказал он, — можешь открыть бой быков в Валлорисе. Ты уходишь из моей жизни, но ты достойна того, чтобы уйти с военными почестями. Для меня бык — самый возвышенный символ из всех, а твой символ — лошадь. Я хочу, чтобы наши символы встретились».

* * *

И Франсуаза зачем-то согласилась. Ей предстояло выехать на арену верхом, проделать серию замысловатых движений и описать по арене несколько кругов. Затем она должна была объявить, что коррида проводится под патронажем Пабло Пикассо и в его честь. Однако найти обученную соответствующим образом лошадь было нелегко, а до корриды оставалось слишком мало времени, чтобы начинать обучение с нуля. В конце концов, она нашла в Ницце жеребца, обученного чуть лучше среднего, и за две недели выездила его так, что можно было на него положиться.

Мадам Рамье не скрывала своего неодобрения и постоянно ворчала: «Вы только представьте себе, этой особе, покинувшей нашего великого и любимого Мастера, предоставлено право открыть первый бой быков в Валлорисе… И притом в его честь…»

Ее протест дошел до Франсуазы, и когда мадам Рамье в очередной раз сказала что-то о «неуместности» всего этого, она напомнила ей, что эта идея принадлежит самому Пикассо.