Пикассо и его женщины

— Я охотно передам эту обязанность кому-нибудь другому. Не угодно ли вам самой попробовать?

Мадам Рамье насупилась и вынуждена была ретироваться.

Жаклин Рок тем временем вела себя вполне спокойно. Но утром, перед открытием корриды, она подъехала к «Валлисе» и вбежала в дом, заливаясь слезами: «Прошу вас, не делайте этого! Не устраивайте всеобщего посмешища!»

Пикассо удивленно спросил, что она имеет в виду.

— Франсуаза не должна выезжать на арену и открывать корриду, — ответила она. — Что напишут в газетах?

Художник лишь рассмеялся.

— Газеты столько лет печатают обо мне всякую ерунду, и эта новость не будет наихудшей. Раз мы с Франсуазой этого хотим, так оно и будет. А газетчики пусть изощряются, как им вздумается.

— Но это похоже на цирк, — запротестовала Жаклин.

— Совершенно верно, — ответил Пикассо. — А что плохого в цирке? Так или иначе, мне нравится эта идея. А если другим не нравится, тем хуже для них.

После этого Жаклин Рок поняла, что Пикассо не переубедить, смахнула с глаз слезы, откинула волосы и сказала:

— Пожалуй, вы правы. Да, вы правы. Вы всегда правы.

* * *

После корриды Пикассо находился в приподнятом настроении.

— Ты была великолепна, — сказал он Франсуазе. — Совершенно блистательна. А посему ты должна остаться, так как мне бывает весело только с тобой. Ты создаешь нужную атмосферу. Если уедешь, я сдохну от скуки.

Она ответила, что не сможет вынести их прежнего образа жизни, и в тот же вечер уехала. Пикассо снова пришел в мрачное настроение. Тогда он взял детей с няней, а также Жаклин Рок с ее дочерью и уехал в Коллиур, в Пиренеи.

Он прожил там до конца лета, в шутку увиваясь за графиней де Лазерм, с которой познакомился когда-то в Перпиньяне. Это была черноглазая брюнетка с классическими чертами лица, высокая и хорошо сложенная.

* * *

В Париже Франсуаза заболела, и ей потребовалась срочная операция. Когда она вышла из больницы, позвонил Даниэль-Анри Канвейлер и сказал, что Пикассо хочет взять детей на ближайшее воскресенье, что Жаклин Рок не будет — только Пикассо и дети. И Франсуаза ответила, что поедет с ними. Потом Пикассо и Канвейлер заехали за ними, и они все вместе поехали в загородный дом последнего в Сент-Илере.

Во время обеда Пикассо вдруг сказал, что ему очень плохо, что у него сдает сердце. Франсуаза вызвалась оказать ему помощь, но он ответил, что не хочет иметь с ней никаких дел. Канвейлер, разумеется, очень разволновался. Пикассо вышел из-за стола, поднялся в спальню и лег.

Примерно через час Франсуаза поднялась взглянуть на него. Казалось, он готов весьма театрально испустить дух, однако нашел в себе достаточно сил, чтобы злобно прошипеть:

— Ты чудовище, низкая тварь! Видишь, одного твоего присутствия достаточно, чтобы я слег. Если не уберешься с глаз, я умру. Подумать только, чем ты обязана мне!

Поняв его настроение, она кивнула и сказала:

— Ты совершенно прав. Ты был на белом коне, нашел меня валявшейся в сточной канаве, вытащил оттуда и привел в хрустальный замок вести жизнь принцессы…

От этих слов он разозлился еще больше, потом обрушился на мораль среднего класса и буржуазные ценности, бранил родителей Франсуазы за то, что они воспитали ее в праздности.

— Если бы я действительно нашел тебя в канаве, было бы лучше для нас обоих, — сказал он в завершение своей долгой речи. — Тогда ты была бы всем обязана мне и отдавала бы себе в этом отчет. Будь сейчас старый режим, и будь я королем, я приказал бы бросить твоего отца в тюрьму. Это он во всем виноват.

Франсуаза невольно рассмеялась, заявив, что ей очень смешно слышать, как коммунист[15] мечтает о старом режиме. Потом она напомнила, что будь сейчас старый режим — скорее всего, ее отец отправил бы его в тюрьму за совращение своей единственной дочери в столь юном возрасте.

Пикассо с трудом оперся на локти и сел в постели.

— Не смей смотреть мне в глаза и говорить, что была непорочной!

Но она посмотрела и сказала:

— Все было именно так!

— И ты не считаешь себя в огромном долгу передо мной? — раздраженно спросил он.

— Почему же, считаю, — ответила она. — Ты научил меня очень многому. Но и я дала тебе очень многое за прожитые совместно годы. Во всяком случае, я дала тебе не меньше, чем ты мне, а посему я нахожу свой долг оплаченным с лихвой.

После этих слов Пикассо сдался. Он сказал, что очень плохо себя чувствует, и потому не может продолжать спор, и что ему нужно немедленно возвращаться в Париж. И он пошел вниз по лестнице, бормоча себе под нос:

— Эта женщина вредит моему здоровью… Я не хочу больше ее видеть…

* * *

Летом 1954 года Франсуаза Жило отправила Клода с Паломой в сопровождении няни, которая присматривала за ними в Париже, чтобы они пожили с Пикассо, и условилась с 19-летней Майей, дочерью Марии-Терезы Вальтер, что она тоже будет там и, со своей стороны, присмотрит за малышами.

После этого она вышла замуж за Люка Симона, молодого художника, которого знала еще в ранней юности. Это произошло в начале июля 1954 года. Узнав об этом, Пикассо разозлился и заявил ей:

— Это чудовищно. Ты думаешь только о себе.