Пиковый интерес

«Сегодня ночью домой вернулся Николенька. Мы все уже улеглись спать, когда в дверь постучали. Няня страшно перепугалась, уверяла, что это грабители и умоляла maman дверей не отворять. Maman даже пришлось прикрикнуть на нее, чтоб замолчала и перестала причитать. А оказалось ― явился Николенька, обросший, худой, в грязной шинели. Рассказывает, что бежал из Севостополя с тремя офицерами. Там два дня шла облава на офицеров, их вылавливали по всему городу. Николеньку схватили поздно вечером на улице и сразу потащили на расстрел. Расстреливали во дворе какого-то дома. Когда туда привели Николеньку, там возле стенки уже стояло несколько человек. Солдаты подняли винтовки, и он думал, что все, конец, расстреляют без суда и следствия. Тут один из приговоренных, самый отчаянный, вдруг бросился к забору, перемахнул через него и скрылся между ближайшими домами. Конвоиры сначала растерялись, потом кинулись за ним вдогонку, а в это время пленные, оставшиеся без надзора, разбежались, кто куда. Потом Николенька с этими офицерами долго пробирался к Москве, два раз их едва не схватили, но теперь, слава Богу, он дома. Возвращение его было настолько неожиданным, что я не могла с собой справиться и слезы все текли у меня из глаз. Maman, напротив, внешне была совершенно спокойна, только по тому, как она смотрела на Николеньку, да как часто касалась его, можно было догадаться, что взволнована. Спать мы отправились только под утро, да и то из жалости к усталому Николеньке».

25 февраля 1918г.

«Николенька очень переменился. Ничто не напоминает того смешливого молодого офицера, которого мы провожали на фронт. Он забрал в свое распоряжение кабинет и практически не покидает его, даже обед велит приносить туда. Кабинет я не люблю ― слишком огромный и мрачный. Тяжелые шторы на окнах, темные деревянные панели на стенах, высокие шкапы с книгами, запах бумажной пыли и плесени. Но Николенька ничего этого не замечает. Потребовал ключи от шкапов и целыми днями роется в книгах и в бумагах. По вечерам заводит граммофон, ставит своего любимого Глинку и, не зажигая лампы, ложится на диван. Я сижу в столовой и чувствую себя неважно, но пойти к нему не решаюсь».

27 февраля 1918г.