Газеты объявили, что воинская повинность отменена, войска распускаются, а все военные должны получить бумагу об отчислении со службы. Сегодня утром Николенька поехал в город. Домой он вернулся довольно скоро, белый от гнева. Начал рассказывать: «Мне выдали справку, что я окончательно уволен от военной службы и больше Родина во мне не нуждается. Взял я эту бумажку и подумал, что не о таком окончании своей службы я мечтал, сидя на передовой в мокрых окопах. Нет, не о таком! Я думал, мы будем возвращаться домой с победой. Представлял, как полки стройными рядами, с реющими боевыми знаменами, под музыку торжественно войдут в город. Представлял, как нас будут восторженно приветствовать радостные люди, как они будут улыбаться нам и забрасывать нас цветами, а над головами будет стелиться малиновый колокольный звон. А что оказалось на деле? Одним росчерком пера меня из защитника Отечества превратили в его врага! Меня заставили стыдиться своей офицерской формы, отобрали погоны и боевые ордена, а взамен выдали нелепую бумажку. На улице каждый встречный теперь провожает меня враждебным взглядом: «Офицер! Враг Отечества! Бей его! Хватай его! Стреляй его!». Вот она, моя благодарность от родины, за которую я честно проливал кровь! Дождался!» ― Последние слова Николенька буквально кричал. Выплескивалась вся боль и обида, копившаяся в душе. Потом устыдился своей слабости, замолчал. В течение всей тирады mamаn недвижно сидела в кресле, уперев взгляд в сына. Тут она встала и приказала: «Николай, Анна, пройдите в кабинет, мне надо с вами поговорить». Мы с братом безоговорочно, как в детстве, подчинились матери. Речь ее, как всегда отличалась лаконичностью и четкостью: «Времена настали смутные, в любой день имение может быть разграблено или национализировано, следует спрятать то, что особенно дорого нам. Откладывать не будем, займемся этим сегодня ж ночью. Да, кстати, знать об этом кому-либо, кроме нас троих, не обязательно».