Пинакотека 2001 01-02

Формирование темы легко проследить по крестьянским жанрам Серова. Нетрудно показать, как крестьянки Малявина на определенном этапе превращались в маля- винских «баб», олицетворявших уже не народ, а Россию. Если мотивы «большой дороги» в поэзии Некрасова вызывали мысль о народе, то у Блока за «острожной тоской» ямщицкой песни или за «расхлябанными колеями» долгой дороги проступает образ «нищей России». В начале века тему России представляли пейзажи Грабаря и Юона, картины Нестерова и Петрова-Водкина. Нелишне упомянуть и Шагала 1910-х годов с его необычайно острым переживанием обличий российской провинции или, наконец, экспрессивные серии Бориса Григорьева «Расея» или «Лики России», исполненные в конце 1910-х – начале 1920-х годов.

В течение двух десятилетий тема России прошла два очень разных этапа. На первом она выступала скорее как внутреннее переживание или подтекст очень многих произведений, как накапливающееся, но все же подспудное впечатление. В некоторых случаях ее можно было связать даже и с «чувством России», причем этим чувством могли быть овеяны и изображения уголков природы, и портреты конкретных людей, вроде «Портрета Шаляпина» Серова.

Однако с конца 1900-х годов наступает второй этап, который и будет для нас особенно интересен. Облик России начинает восприниматься более обобщенным и как бы издалека (это ощущение я хотел бы особенно акцентировать). В то время как в произведениях рубежа веков – у Сергея Иванова, Рябушкина, в исторических картинах «Мира искусства», у Серова – представала Россия той или иной определенной эпохи (Россия XVI, XVII веков, «елизаветинской» или шире – всей послепетровской поры, как у Серова), то теперь – как бы Россия-Русь без всяких ограничений исторических сроков: в «Красном коне» Пет- рова-Водкина перед нами не та или иная пора в историческом ходе России, но как бы сама ее судьбоносная поступь. И характерно, что на первый план выходили уже не работы с натуры и даже не исторические сюжеты, но чаще всего образы легенд или сказок, как это было в иллюстрациях Стеллецкого к «Слову о полку Игореве» или в особенности, Гончаровой – к пушкинской «Сказке о царе Салтане».

Заметим, что потребность во внутреннем дистанцировании от России нередко толкала теперь художников даже и к физическому от нее отдалению. Напомню, что тема России возникала в русском искусстве еще в 30-е годы XIX столетия, прежде всего в «Мертвых душах» у Гоголя. И вот, уже и Гоголь писал свою поэму в Италии, в Риме, где облик России являлся ему с необходимого расстояния. В 1910-е годы потребность в подобной дистанции, а тем самым и в физическом отдалении от России, становилась даже типичной, хотя до конца и не осознавалась художниками. Сгеллецкий рисовал свои иллюстрации к «Слову» тоже в Италии, в Римини! После поездок вместе с Кустодиевым по древнерусским городам он как бы испытывал тяготение к вящему удалению от этой страны, чтобы «из прекрасного далека» вообразить себе ее обличие в целом. Можно сослаться и на Шагала, у которого «миф о России» целиком сложился во Франции: небольшие гуаши на русские темы так же, как и важнейшие полотна «Я и деревня», «Скрипач на крыше» или «России, ослам и другим», писались в мастерской «La Ruche» в Парил<е. Борис Григорьев начал свою «Расею» еще в Петрограде, однако к настоящим «перлам творения» пришел лишь после отъезда за границу, в цикле «Лики России», рисуя портреты артистов Московского Художественного театра во время их гастролей в Париже в 1922-1923 годах 4*

.

Я рискую высказать предположение, что той же потребностью целой группы русских художников взглянуть на Россию со стороны или издалека был вызван к жизни и самый феномен «дягилевских сезонов». Сам Дягилев еще десятилетием раньше мечтал о том, чтобы «выхолить русскую живопись и поднести ее Западу, возвеличить ее на Западе», как он написал однажды в письме к Александру Бенуа 5* . Теперь он дозрел до того, чтобы «возвеличить на Западе» не только живопись, но и всю художественную русскую культуру, а вместе с тем и целостный облик России. И дело было отнюдь не в заботе о Западе, не в том, чтобы познакомить западноевропейскую публику с неведомыми ей доселе произведениями русского творчества, но в том, повторю, чтобы самим взглянуть на Россию взглядом издалека, обнажить художественную суть, художественную душу России и «оглянуться» и на Россию, и на ее искусство с отдаленного расстояния – вместе с аудиторией Запада.