Пионерская правда

Мальчиш, застыв в этом судорожном поиске безвозвратно утраченной последовательности полночного разговора, в безуспешной, путаной обратной отмотке собственных аудио- и видеозаписей в голове, уже даже не замечал, как взрослые визитёры Мамы теперь преспокойненько разбрелись и шлялись себе туда-сюда по квартире, о чём-то свободно, в голос, переговариваясь, – то из комнаты в комнату, то на кухню, где они то спонтанно собирались в могучую кучку[16] и издали в голос хохотали, то, подозрительно замолкая, возвращались поодиночке, всё подсмеиваясь в его адрес над чем-то… До его детских ушек всё время долетал взрослый гогот то вновь осмелевшего дядьки-обнимашкина, то жопастой и грудастой тётьки, называвшей себя дядькам то Любой, а то вдруг целой Любовью, не перестававших «то вместе, то поврозь, а то попеременно» гнусно улыбаться ему свысока. На его строгий вопрос: «Над чем вы там всё смеётесь?!» – они подло включали интригу: «Да так… над анекдотом одним…». И когда он, застав их сборище в кухне, грозно и громко потребовал выложить ему этот развеселивший всех, кроме него, анекдот, – предварительно получив от кого-то, на минуточку оторвавшегося от их компашки и непредвиденно завалившегося к нему в детскую, объяснение того, что вообще есть «анекдот», – то вынужден был, уже не помня, в какой комнате сам находится, тоскливо и безропотно ловить покрасневшими от стыда ушами претендовавшее на неназойливое, звучавшее всякий раз в форме искреннего дружеского напутствия пожелание «вспомнить», и что мнимый, но так пока никем не озвученный анекдот – это якобы как раз он сам и есть. При этом они упорно называли его каким-то неведомым Лариосиком[17] и всё время повторяли: «Закрой рот!» О чём или что вспомнить, а также о чём анекдот, он так и не догонял, но уже был почти уверен, раз все повторяли ему одно и то же, что что-то всё-таки потерял: не зря же он стоит здесь, у себя в детской, и пытается вспомнить неизвестно что и даже роется то тут, то там. И наконец, ему под ноги, как собаке кость, была вальяжно-пьяно брошена этими взрослыми дураками реплика:

– Ладно, иди пока к себе и подумай! Может, вспомнишь. Может, заодно и найдёшь, что потерял, в случае если вспомнишь.

И тут, после продолжительных сомнений, к нему всё-таки пришло то, о чём говорилось в последнем разговоре. Пошёл, разыскал Чёрного Костюма, как раз двигавшегося на него по коридору, и призвал того к неумолимому ответу:

– Стой! Я вспомнил! Я скажу! – молвил Кибальчиш.

– Так. Что нужно?! – мнимо опешил Чёрный Костюм.

– Что ты хочешь?! – задиристо спросил Мальчиш.

– Что? Кто? Я что хочу?! – наигранно испуганно отпрянул Чёрный Костюм. – Я ничего не хочу! Что надо-то?! От-ва-ли!

– Надо, чтобы ты срочно сказал, что ты хочешь! – бойко повторил Мальчиш своё требование.

– Сказать?! – вдруг приостановился в коридоре и, внимательно посмотрев Мальчишу-Кибальчишу в лицо, спросил Чёрный Костюм, строго и таинственно продолжая глядеть на него сверху, явно пугая и проверяя готовность испытуемого, осмелившегося преследовать его – самого Чёрного Костюма, встретить с честью то, что будет сказано сейчас, но что сказанное уже невозможно будет после этого ни изменить, ни отменить, ни замолить, ни поправить.

– Говори! – самоотверженно потребовал Мальчиш.

– Я хочу знать, что ты видел во сне! – резко и прямо, как неподкупный экзаменатор, задал свой вопрос ЧК.

– Не скажу! – насторожился Кибальчиш, втуне подозревая, не измена ли это, и не Мальчиш ли Плохиш перед ним в эту минуту, собирающийся выведать у него Военную Тайну и затем – за банку варенья и коробку печенья – самым диверсионным и самым подлым манером применить бертоллетову соль с целью подзорвать все пиротехнические склады уже вот-вот подступающей к мальчишам на подмогу Красной Армии?!

– Падал? – поинтересовался Чёрный Костюм.

– Нет! – не дрогнул Кибальчиш.

– Ну, нет – так нет… – ЧК помолчал, потом уточнил:

– Но упал назад в траншею или вперёд на бруствер?

– Какой ещё брусвир

? – покрутил Мальчиш у виска, подумав, что его первоначальная оценка Чёрного Костюма как достойного умного врага была явно поспешно завышенной. И всё равно Мальчишу казалось странным, что ЧК что-то знает. Это и пугало его, и заманивало смело продолжать разговор.

– Немецкий-то знаешь? – крайне аккуратно, стараясь не задевать внутреннего достоинства Красноармейца, полюбопытствовал ЧК. – Vielleicht auf Deutsch?[18]

– Ну-у… И чё? – хитро прищурился Мальчиш, не желая выдавать в эту ответственную минуту своих познаний немецкого.

– Бруст-вер. Brust знаешь? – Грудь. А Wehr – защита. Защита груди! От выстрелов. От летящих пуль и осколков снарядов.

– О! Веер! – искренне порадовался и даже как-то по-весеннему просветлел Красноармеец. – Это я в Большом театре видал у же

-енщин нектрых с бино-оклями. Мне даже доста-алось ветерку. Когда с Ма-амой ходили, – Красноармеец посмотрел снизу вверх на ЧК сквозь кулачки-окуляры.