Пионеры — герои

Потом они ужинали, а Люся гуляла во дворе. Но не просто она гуляла: нужно было узнать, не вызвал ли у кого из соседей подозрения приход товарища Скромного. Люди, знакомые и незнакомые, проходили мимо Люси, и никто не спрашивал ничего. Значит, всё в порядке.

Прошло уже порядочно времени — можно возвращаться домой.

А на кухне в это время шёл разговор:

— Вам надо, товарищ Скромный, день-два переждать: подготовим надёжные документы, а тогда переправим в партизанский отряд.

Только вот где вас устроить — ума не приложу. Наши явочные квартиры заполнены— готовим партизанским отрядам пополнение.

— Папка, всё в порядке, — сказала, входя в кухню, Люся. — Никто ничего не спрашивал.

— Хорошо. И всё-таки, куда вас определить?

— А пусть дядя Скромный со мной поживёт. Мы поместимся. — Люся внимательно смотрела на отца.

— Ну что ж, — раздумывая, сказал Николай Евстафьевич, — пусть. — И, обращаясь к Григорию Смоляру, добавил: —Эта комната выходит на другую улицу — Революционную. Имейте это в виду.

Несколько дней пришлось прожить Григорию Смоляру на квартире Герасименко. За это время он написал несколько листовок, которые тут же были отпечатаны на пишущей машинке и с помощью Люси отправлены по назначению — в гетто. Подготовил два материала для подпольной газеты «Звезда». Люся тоже смогла передать их по адресу.

Благодаря Люсе он смог также связаться с членами подпольного райкома.

На четвёртый день пребывания Григория Смоляра на квартире Герасименко вечером в комнату вошла радостная Люся.

— Вот, — протянула она пакет. — Папа передал. Завтра на Сторожевом рынке встретитесь с одним человеком…

Григорий развернул пакет — там были немецкие документы на его имя. Глядя на неё, невысокую, белокурую, с большими голубыми глазами, он восхищался: сколько выдержки, смелости и энергии у этой одиннадцатилетней девочки.

Ему захотелось обнять её и сказать:

«Ты же не знаешь, Люся, какая ты героиня!» — но он сдержался и сказал просто:

— Спасибо тебе, Люся!

…Ночью раздался страшный стук в дверь. Григорий вскочил с кровати, выхватил из-под подушки пистолет.

— Передайте вот это Николаю или его товарищам. Тут документы, листовки… Уходите через окно, — шёпотом сказала Татьяна Даниловна.

— А вы?..

— Уходите, дядя! — послышался голос Люси. — Они скоро ворвутся!

…Через некоторое время, подталкивая прикладами автоматов, гитлеровцы вывели во двор Татьяну Даниловну и Люсю. Девочка была почти раздета. Прижимая к себе, мать заботливо укутывала её платком.

За ними один гитлеровец нёс пишущую машинку, другой — радиоприёмник, а третий, в штатском, мелко семеня ногами, подбежал к длинному в очках офицеру, что-то сказал, а затем протянул ему…

При свете фонарика Люся увидела галстук. Свой пионерский галстук, тот самый, что ей повязывала вожатая Нина Антоновна.

Люся бросилась к офицеру:

— Отдай, гад!

Но не успела… Ударом сапога фашист сбил Люсю с ног.

— Партизанен! — закричал немец и что-то приказал по-немецки.

Мать и дочь втолкнули в машину…

Всё это видел Григорий Смоляр, видел и ничего не мог сделать.

Один против двух десятков гитлеровцев — тоже воин, но только если в его руках не пистолет, в котором семь патронов, а автомат…

Татьяну Даниловну и Люсю бросили в 88-ю камеру, где уже находилось 50 с лишним женщин.

Это были жёны, родные и близкие минских подпольщиков.

Женщины подвинулись — в углу освободили местечко.

— Присаживайтесь, — сказала невысокая черноволосая женщина, — в ногах правды нет.

Чтобы согреться, Люся прижалась к маме.

— За что вас? — спросила одна из соседок.

— В город вышли без пропуска, — ответила Люся.

Мама чуть заметно улыбнулась — дочка хорошо запомнила наказ отца: чем меньше в тюрьме будут знать, за что сидишь, тем лучше.

Гестаповцы могут и провокатора подослать.

Через несколько дней Татьяну Даниловну вызвали на допрос.

Люся попыталась было кинуться вслед за мамой, но её грубо оттолкнул конвоир. Девочка упала на цементный пол. К ней подошла женщина, которую все уважительно звали Надеждой Тимофеевной Цветковой. Она была женой коммуниста-подпольщика Петра Михайловича Цветкова.

— Успокойся, дочка, — тихо сказала Надежда Тимофеевна, — успокойся. Не надо…

Это были первые и последние Люсины слёзы в тюрьме. Больше она никогда не плакала.

Прошло часа два. Люсе показались они вечностью. Наконец дверь открылась — ввели Татьяну Даниловну. Она прислонилась к стене. Одежда была изорвана — на теле видны кровавые следы побоев.

Люся бросилась к маме и помогла ей сесть. Никто ни о чём не спрашивал.

Женщины молча освободили место на нарах.

Вскоре дверь снова открылась:

— Людмила Герасименко, на допрос!

Люся сначала не поняла, что вызывают её.

— Люся, тебя! — подсказала Надежда Тимофеевна.

— О, боже! Хоть бы она выдержала, — шептала Татьяна Даниловна.

Её повели тёмным длинным коридором и втолкнули в какую-то дверь. Лучи яркого зимнего солнца больно ударили по глазам.

— Подходи ближе, девочка, — послышался очень ласковый голос. — Не беспокойся.

У окна стоял невысокий человек в штатском. Он внимательно смотрел на Люсю, как бы изучал её.