Пёсья матерь

Немец не выстрелил. А между тем обо всем этом как-то узнал отец Динос. И теперь он стремительно приближался к площади. Он ушел прямо посреди венчания, потому был облачен в ризу и грозно размахивал епитрахилью. Остановился и молча стоял. Тетушка Канелло подошла ко мне: вставай, Асимина, сказала она моей матери, пойдем посмотрим ребенку руку, сейчас не время падать в обмороки. И мы пошли к ней домой. Мы с Фанисом шли позади, я поддерживала его сломанную руку. Мы поднялись в квартиру, разорвали какую-то грубую ткань и закрепили перелом, бедняжка мой, он даже слова не проронил.

А что происходило снаружи, я даже не замечала. Я держала таз, и мы промыли руку борной кислотой и ромашкой. Похоже из-за отца Диноса немцы ушли. Вместе с картошкой. Спасибо тебе, сказала ему мама Афродиты. Да отъе..сь ты, Фани, ответил ей этот герой в ризе. Он дал всем наказ быть в воскресенье в церкви на литургии. Там он наложил епитимью и отлучил от церкви семью господина Льякопулоса. Позднее тетушка Фани сказала мне, что если бы во время диктатуры в Афинах хоть один гребаный митрополит заступился бы за людей, то танки ни за что не вошли бы в Политехнио[22]. Но в политике я не очень-то разбираюсь.

Как бы там ни было, ребенок пришел в себя; тащи врача, сказала мне тетушка Канелло. Не успела я спуститься, смотрю: врач, господин Маноларос, поднимается по лестнице. Ему уже обо всем доложили. Он снял наш импровизированный бинт, ощупал руку: жить будет, не ревите. У него были сломаны две косточки. Дома у нас была марля. Моя мать как-то сломала о забор берцовую кость, и мы перематывали ее этой марлей, как жгутом. Теперь накормите его, и пусть неделю рукой не двигает. А когда будешь ходить в туалет, пользуйся другой рукой, сказал врач Фанису, и ребенок весь покраснел как помидор. Руку он не потеряет, но перелом уже не срастется.

Он сделал ему еще и укол: он всегда ставил уколы. У него была куча ампул из Красного Креста, так что он колол в зад и тех, кто на самом деле нуждался в этих уколах, и тех, кому они вообще и даром не сдались. После этого он попрощался и ушел.

Мы наконец повели ребенка домой. Моя мать не могла даже взглянуть на тетушку Канелло. Простите, что мы вас побеспокоили, сказала она ей, из-за нас порвались ваши чулки.

– И ты блеснула задницей перед целой толпой! – крикнул ей стоящий рядом муж притворно обиженным тоном. Он все видел из небольшого окна в кабинете. Тетушка Канелло ничего ему не ответила, она всегда его очень уважала.

Мы забрали ребенка домой.

Со временем рука зажила, но дефект остался: пальцы не смыкались. После гражданской войны, или незадолго до нее, господин Маноларос, врач, теперь уже член парламента, взял его себе в ученики. Он взял его в дом на острове, где наш Фанис и по сей день работает смотрителем в огромном доме; ты всю жизнь будешь рядом со мной, сказал Маноларос и сдержал обещание. У нашего Фаниса все хорошо, хотя я его совсем не вижу. Я посылаю ему открытки на именины, оставляю их в политбюро господина Манолароса, чтобы не платить за марки. Фанис не может ответить мне, потому что сломана у него именно правая рука, так что новости от него я получаю через господина Манолароса, который с тех пор стал нашим семейным советником, и будет занимать эту должность до конца своих дней. Ах если бы, все говорила я себе, поехать в турне к нему на остров и он бы увидел меня на сцене, пока еще жив наш мальчик! Пф, тоже мне мальчик, ему уже за шестьдесят. На днях он передал мне сообщение, пройдоха, говорит, помню ли я те картошины? И как он увидел голый зад тетушки Канелло, когда упал в обморок? Неисправимый грек.