Пётр и Павел. 1957 год

– Так я же завтра опять выходной. Вы, товарищ генерал, наверное, забыли: я работаю через два дня на третий. Скажите, куда за вами заехать, и мой "Опель" к вашим услугам. Дед Ираклий мне строго-настрого приказал, чтобы я вас ни под каким видом одного не оставил. Поэтому вы сначала с ним обо всём договоритесь, а потом уж со мной. Я человек подневольный.

Павел Петрович понял: спорить безполезно, но прежде чем ответить, слегка помедлил:

– Автандил, возьмите эту шкатулку. Не хочу повсюду её с собой таскать.

– Красивая вещь! – Гамреклидзе от восторга прищёлкнул языком. – А что там клад?..

– Граф Монте-Кристо в наследство оставил. Боюсь, украдут. Ну, а поскольку мне и сегодня в гостинице переночевать не удастся, лучше она до завтра у вас побудет. Мы с приятелем столько лет не виделись. Думаю, до утра обо всём переговорить не успеем…

– Значит, завтра в девять ноль-ноль я вас возле этих дверей встречать буду, – и, не дожидаясь согласия или возражений своего пассажира, сел за руль и так рванул с места, что уже через несколько секунды красные огоньки задних фонарей его машины скрылись в конце пустынной улицы за поворотом.

В окнах второго этажа горел свет. Павла Петровича ждали, и только тут он к ужасу своему сообразил, что пришёл в гости без ничего. Ни торта или коробки конфет, ни какого-нибудь занюханного цветочка у него не было. Позор, товарищ Троицкий! Ах, какой позор!.. Оправдать вас может только одно: вы так долго пробыли "за колючкой", что отвыкли там от принятых в нормальном человеческом общежитии порядков и правил. К счастью, он вспомнил, что в двух шагах отсюда находится "Булочная" и поспешил туда в надежде исправить свою забывчивость. "Булочная" была открыта, но в ней ничего, кроме торта "Сказка", сиротливо застывшего посреди стеклянной витрины, не было. Но, как говорится, на безрыбье и… "Сказку" можно тортом назвать, поэтому, заплатив в кассу восемнадцать рублей тридцать копеек и получив в обмен на чек картонную коробку с Иванушкой-дурачком и Царевной-лягушкой на крышке, Павел Петрович, смущённый, но всё же довольный, отправился обратно к дому купца Абросимова.

На входной двери справа и слева были прикреплены кнопки электрических звонков с фамилиями обитавших в этом доме граждан. Кнопка звонка Москалёвых было первая в правом ряду. Сердце Павла Петровича, казалось, выпрыгнет из грудной клетки, когда он нажал её и услышал торопливые шаги по коридору.

Дверь распахнулась, и на пороге выросла знакомая сутулая фигура Николаши.

Друзья крепко обнялись и, с трудом сдерживая рвущиеся наружу слёзы, так и простояли, обнявшись, некоторое время.

22

Жила Большакова, действительно, в трёх минутах ходьбы от телеграфа. Дом в Дмитровском переулке был очень старый, без лифта, и, когда они с Алексеем Ивановичем поднялись на пятый этаж, он даже задохнулся слегка: отвык в своём захолустье по лестницам шастать.

– Не устаёшь? – поинтересовался Богомолов. – Ведь каждый день по нескольку раз подниматься приходится?

– Привыкла, – коротко ответила Наталья Григорьевна и, отперев большим в завитушках ключом высокую дубовую дверь, крикнула. – Сергуня! Ты дома?

Никто на её крик не отозвался.

– Что ж, тем лучше: никто нам не помешает. Проходи, раздевайся… Вот тапочки гостевые. Есть будешь?.. Я с утра свой фирменный борщ сварила…

– Спасибо… Я, признаюсь, совсем недавно завтракал. Часа полтора тому…

– Ты даёшь, Богомолов!.. Нормальные люди ужинать садятся, а ты…

– А я, значит, – ненормальный.

– Это заметно. Ну, хоть чаю-то выпьешь?.. У меня заварка хорошая, индийская. Со слоном!

– Вот чаю с удовольствием выпью. Особенно со слоном, – улыбнувшись, согласился Алексей Иванович.

– Проходи в большую комнату, а я чайник поставлю. Да не стесняйся ты!.. У меня дом простой, без затей. Мы с Серёгой привыкли. Тут у нас вечно народ толчётся: то его приятели, то мои. Давай проходи, – и она скрылась на кухне.