Пётр и Павел. 1957 год

Новый год встретили шумно, весело. В богомоловскую избу набилось столько народу, что всем места не хватило. Пришлось из сарая тащить доску и устраивать импровизированную лавку на двух табуретках. Всю ночь веселились от души: играли в забытые детские игры («Колечко-колечко, выйди на крылечко» и «Море волнуется») водили хоровод, плясали, пели песни: и хором, и персонально, соло то есть. Самый большой успех выпал на долю Анютки и Алёнки. Голоса у близняшек были такие чистые, и столько сердца вкладывали они в каждую нотку, что душа словно росою умывалась, и порой непонятно почему даже плакать хотелось. Самое удивительное, никто не напился. Ни бабка Анисья, ни даже Егор. Он веселился больше других – плясал на зависть молодым, лихо отбивая по дощатому полу рассыпчатую дробь своим костылём. Словом, был, как сам любил выражаться, «в полной комплекции». И никто не заметил, как за окошком заклубился рассвет.

Низкое солнце заискрилось в пушистых сугробах, и вся компания высыпала на улицу – провожать Богомолова. Отвезти его к поезду вызвался Герасим. Он запряг свою старушку Зорьку в розвальни, видавшие лучшие времена, накидал туда сена для тепла и большего комфорта, сверху на своего пассажира набросил огромный тулуп так, что одна голова торчала наружу, и, звонко чмокнув губами, шлёпнул вожжами по спине покорной кобылы… И заскрипел под санными полозьями выпавший ночью ослепительно-белый снег. Розвальни тронулись.

Привалившись к спине возницы, Алексей Иванович долго смотрел назад на провожавших его друзей, которые махали руками и что-то кричали ему вслед. Но что, он не слышал. Потом дорога свернула вправо, упала в пологий овраг, и Зорька, вырвавшись на свободу, понесла Богомолова к железнодорожной станции резвее и легче.

У старенького, построенного ещё до первой мировой войны покосившегося на один угол домика, который гордо именовался "Вокзалом", Алексей Иванович простился с Герасимом:

– Ты всё же не обезсудь, – пожимая протянутую руку, проговорил бывший председатель колхоза. – Словно затмение какое нашло…

– Ты опять?!.. – оборвал его извинения Богомолов. – Будет старое вспоминать! Тоже нашёл для себя занятие!.. Давай лучше в завтрашний день смотреть. А в прошлом… Что было, то было… Пусть все негоразды наши там и останутся и этим быльём навсегда зарастут. Спасибо, что довёз.

До Краснознаменска надо было добираться с двумя пересадками. До поезда оставалось минут сорок. Алексей Иванович купил билет и прошёл в зал ожидания. Тут, вероятно, по случаю Нового года, народу было немного. Розовощёкая, пышущая здоровьем молодуха сидела на скамейке и наблюдала за трёхлетним карапузом, похожим на мать как две капли воды. Малыш, хохоча и повизгивая, носился по пустому гулкому залу от одной стеньг к другой, нарочито громко шлёпал ногами в новеньких сандаликах по мраморному полу и в очередной раз, добежав до стеньг, издавал восторженный победный клич: "Питю!.." Что означало это странное восклицание, наверное, и ему самому было не ведомо, но радость его была неподдельна. В одном углу, уронив грудь на лавку, спала жгучая брюнетка лет пятидесяти пяти с растрёпанной пышной "халой" на голове. Под голову она подложила свою кошёлку, а ноги в подшитых валенках устроила на фибровом чемодане внушительных размеров, с тремя блестящими замками на крышке. Таким образом, даже во сне она неусыпно стерегла своё имущество и потому вдохновенно выводила немыслимые рулады – смесь самого обыкновенного храпа с художественным свистом. В круглой высокой печке, стоящей в другом углу, слабо потрескивал огонь, и пожилой мужчина в шинели без погон, по всей видимости, отставник, ржавой кочергой нехотя шевелил раскалённые угли.

Увидев новое лицо, "отставник" оживился. Закрыл печную дверцу, поставил кочергу в угол и подошёл к Богомолову.

– Слухай, батя, посмолить не найдётся?

– Что-что? – не понял Алексей Иванович.

– Лишней папироски нэма?

– Да у меня никакой нет, ни лишней, ни последней. Не курю я.

– Во, жисть пошла! – сокрушённо вздохнул "отставник". – Невезуха за горло схватила своей костяною рукой, – и пояснил: – Как говорится, обанкротился старшина Стецюк по полной. Абсолютно и безповоротно – два дня не смолил. Чинарики, что на перроне нашёл, те ж не в счёт.

– Сочувствую, но ничем помочь не могу, – развёл руками Богомолов.

– И горилочку тоже, чует мое серденько, не потребляешь?

– Угадал. А что?..

– Да так… – старшина смутился. – Вроде как Новый год сегодня, а у меня уж дней пять, как во рту ни капли. Обидно. Не за себя – за державу. Ежели и дале так пойдёт, сгниёт наша держава.

– Отчего так? – удивился Алексей Иванович.

– Вымрет половина рода чоловичьего!.. А за ней и уси остальные. Абсолютно и безповоротно.

Богомолов рассмеялся:

– Ну, бабы-то в любом случае останутся.