В то время как одиннадцатилетний царь Пётр забавлялся на Воробьёвых горах воинскими потехами, в Москву, в июле, прибыл секретарь шведскаго посольства и известный путешественник по Азии Кемпфер. Он видел обоих царей, Петра и слабаго брата его Ивана, которые принимали посольство в Грановитой Полате. Разсказ Кемпфера об этой аудиенции особенно любопытен в отношении того впечатления, какое произвёл на путешественника младший царь Пётр. Оба их величества, пишет он, сидели на двух серебряных креслах, на возвышении в несколько ступеней. Над каждым креслом висела икона. Одежда царей блистала золотом и дорогими камнями. Вместо скипетров они держали в руках длинные золотые жезлы. «Старший сидел почти неподвижно с потупленными, совсем почти закрытыми глазами, на которые низко была опущена шапка; младший, напротив того, взирал на всех с открытым прелестным лицем, в коем, при обращении к нему речи, бесперестанно играла кровь юношества; дивная его красота пленяла всех предстоящих, так что, если б это была простаго состояния девица, а не царская особа, то без сомнения все бы должны влюбиться в него». Кемпфер даёт Петру даже 16 лет, если это не описка или не опечатка издателей его сочинения. Когда посланник, произнеся речь, подал королевския грамоты, старший царь Иван Алексеевич, протянув внезапно и преждевременно руку свою (для целования), привёл посольство в немалое замешательство. «После того оба царя встали и, приподняв несколько шапки, спросили о здравии короля. При сём молодой наставник старшаго царя поднял его руку и так сказать взял оною его шапку. Младший же царь по живости своей поспешил встать и сделать вопрос, так что его старый наставник принужден был удержать его, дабы дать старшему брату время встать и вместе с ним вопросить».
[1683] Декабря 10-го, в в. г. ц. и в. к. Петру Алексеевичу в. в. и м. и б. р. с. в хоромы рубль шесть алтын четыре деньги. Принял околничей Тихон Никитич Стрешнев; а сказал, что те деньги заплачены за ренское (Ст. 192 г. № 261).
[1683] Октября 15-го пожаловали в-е г-ри ц. и в. к. Иоанн Алексеевич, Пётр Алексеевич в. в. и м. и б. р. с. Аптекарскаго Приказу алхимиста Петра Пиля, лекаря иноземца Ягана Термонта: велели им дать своего в. г. жалованья на платье сукна кармазину, дикаго цвета, по 5 ар., камки ковыльчатой по 10 ар., из Казённаго Приказу, для того что в нынешнем во 192 году были они за ними великими государи в Троицком и в иных походах (Ст. 192 г. № 104).
К этому же 1683 году, ещё к началу кампании, как можно выразиться, относится, без сомнения, и тот анекдот, по поводу псовой охоты, который разсказывает Крекшин. «Любомудрый и трудолюбивый монарх и в детских летах не детскими и не псовыми и птичьими охотами забаву имел, но от детска любил военныя науки, для чего набрал невзрослых и малых и с ними упражнялся, созидая грады, ведя апроши, штурмуя, полевые конные и пешие полки уча экзерциции, и даже имя своё написал в список с рядовыми солдатами». Но такия потехи и труды, естественно, не могли нравиться царедворцам, стольникам, детям бояр и других сановников, обязанных быть при нём по наряду, по службе. «Бывшие в летах и жившие в леностях, – продолжает Крекшин, – возмнили себе в великий труд и неспокойство эти полевыя потехи и выхваляли государю охоту со псы и птицы, себе в облегчение». Пётр согласился потешиться этою охотою, назначил день. Когда всё было готово, прибыв на место, он предложил собранию, что желает охотиться только с самими царедворцами, а не с их холопями и велел служителям ехать по домам, а псов отдать их господам. Таким образом, псарня очутилась на руках у самих бояр, которые своры привязали к сёдлам или вздели на руки. Но по непривычке к делу новых псарей, псарня вскоре замешалась, а с нею замешались и кони, и, освирепев, скакали по полю, влача псов и выбивая из седла наездников, из которых многие едва живы остались. Это доставило большое увеселенье государю. На другой день Пётр назначил охоту с птицами и спросил царедворцев, желают ли ещё веселиться? Поняли царедворцы, что не лежит сердце у государя к этим забавам и отреклись. Тогда Пётр спросил их: псарями ли лучше быть или светлыми воинами; в шнурах псовых лучше ли находить забаву или в оружии? Нет, в оружии слава всесветная, отвечали царедворцы. «А когда всесветная слава в оружии, так зачем же к охоте от дел царских меня отвлекаете, и от славы к безславью. Я царь и подобает мне быть воину, а псы приличны пастухам и тем подобным».