Господин Фелтьмаршал. По оговору Аврама Лопухина, Князя Михайлу Володимерова сына Долгорукова, вели арестовать в дому ево. Да Княиню Марью Лвову вдову вели взять за караул и держать.
Меiн Фринт, по получении сего, велите в Шлютелбурхе харомы свои, которые блиско церкви, хорошенко вычинить для житья сестре моей, Царевне Марье Алексеевне, которая вскоре отсель поедет туда.
О царевиче Алексее Петровиче, когда он привезён был обратно из чужих краёв, государь Толстому говорил так: «Когда б не монахиня (имеется в виду царица Евдокия Фёдоровна), не монах (епископ Досифей) и не Кикин, Алексей не дерзнул бы на такое зло неслыханное. Ой, бородачи, многому злу корень – старцы и попы! Отец мой имел дело с одним бородачом (подразумевается патриарх Никон), а я с тысячами. Бог сердцевиден; и судия вероломцам! Я хотел ему благо, а он всегдашний мне противник».
На сие Толстой его величеству отвечал: «Кающемуся и повинующемуся милосердие, а старцам пора обрезать перья и поубавить пуху». На это повторил его величество: «Не будут летать скоро, скоро!». И потом, взмахнув головою кверху и в горести пожав плечами, велел позвать Ушакова и Румянцева, которым дал по особой бумаге.
Как по случаю стрелецкого розыска в 1698 году, так и в деле царевича Алексея царь употреблял все возможные средства для открытия настоящих виновников брожения, вожаков готовившегося враждебного действия. Это старание царя придало сему следствию весьма широкие размеры. Алексей как личность не мог быть столько опасным. Спрашивалось: кто действовал на него? кто делал ему внушения? были ли у него приверженцы? существовало ли что-либо похожее на политическую партию?
Между тем свозятся со всех сторон свидетели, участники, допросы за допросами, пытки за пытками, очные ставки, улики – и пошёл гулять топор, пилить пила, хлестать веревка.
В застенках Преображенского тайного приказа засвистали кнуты, неумолчно раздавались удары по голым спинам, вздёрнутым на дыбу и вымучивались всевозможные относящиеся к бегству царевича показания, которыя дьяки тут же записывали. Иногда, кроме того, подсудимые писали ещё собственноручные признания. Боле всех мучили Александра Кикина; его принимались пытать несколько раз, при чём добивались сознания не только в делах, но и в речах или беседах, отдельных фразах и даже в самых мыслях.
Его пытали четыре раза. Кикин упорно запирался, отрицал справедливость показаний царевича, наконец, после новых, невыносимых мучений, сказал: «я побег царевичу делал и место сыскал в такую меру – когда бы царевич был на царстве, чтоб был ко мне милостив». Его приговорили к колесованию.