Пётр Великий в жизни. Том второй

Евфросинья написала собственноручно (в ответ на вопросы царя Петра, составленные им лично) очень нетвёрдою рукою: «К цесарю царевич писал жалобы на отца многажды; и когда он слыхал о смущении [русского войска стоявшего] в Мекленбургии, тогда о том радовался и всегда желал наследства, и для того и ушёл, и в разговорех говорил мне, что-де все ему злодействовали, кроме Шафирова и Толстова: “Авось либо-де Бог нам даст случай с радостию возвратиться”… И как услышал в курантах, что у Государя меньшой сын царевич был болен, говаривал мне также: “Вот-де видишь, что Бог делает: батюшка делает своё, а Бог своё”. И наследства желал прилежно; а ушёл-де он, царевич, от того, будто Государь искал всячески, чтоб ему, царевичу, живу не быть. А сказывал-де ему Кикин, будто он слыхал, как Государю говорил о том князь Василий Долгорукой.

Он же, царевич, говаривал со мною о Сенатах: “Хотя-де батюшка и делает, что хочет, только как ещё Сенаты похотят; чаю-де, Сенаты и не сделают, что хочет батюшка”. И надежду имел на сенаторей; а на кого именно, не сказал… Он же мне говаривал: “Я-де старых всех переведу, а изберу ce6е новых по своей воле”. И когда я его спрашивала против того, что кто у тебя из друзей? и он мне говорил: “Что-де тебе сказывать? Ты-де не знаешь. Всё-де ты жила у учителя, а других-де ты никого не знаешь, и сказывать-де тебе не для чего”. Царевич же мне сказывал, что он от отца для того ушёл, что-де отец к нему был немилостив, и как мог искал, чтоб живот его прекратить и хотел лишить наследства; к тому ж, когда во время корабельнаго спуску, всегда его поили смертно и заставляли стоять на морозе, и от того-де он и ушёл, чтоб ему жить в покое, доколе отец жив будет; и наследства он, царевич, весьма желал и постричься отнюдь не хотел. Да он же, царевич, говаривал: когда он будет государем, и тогда будет жить в Москве, а Питербурх оставит простой город; также и корабли оставит и держать их не будет; а войска-де станет держать только для обороны, а войны ни с кем иметь не хотел, а хотел довольствоваться старым владением, и намерен был жить зиму в Москве, а лето в Ярославле; и когда слыхал о каких видениях или читал в курантах, что в Питербурхе тихо и спокойно, говаривал, что видение и тишина не даром: “Может быть, либо отец мой умрёт, либо бунт будет: отец мой, не знаю, за што меня не любит, и хочет наследником учинить брата моего, а он ещё младенец, и надеется отец мой, что жена его, а моя мачиха, умна; и когда, учиня сие, умрёт, то-де будет бабье царство! И добра не будет, а будет смятение: иные станут за брата, а иные за меня”. И я его спрашивала: кто за тебя станет? и он мне говаривал: “Что-де тебе сказывать? Ты их не знаешь”. А иногда и молвит о каком-нибудь человеке, и я стану его спрашивать: какого он чину и как прозвище? и он говаривал: “Что же тебе и сказывать, когда ты никого не знаешь?”»

Устрялов Н. (1). Т. VI. С. 238-241

Если бы Евфросинья была подосланною от Петра соглядатайницею за царевичем, и тогда не могла бы она лучше исполнить своей обязанности. Припоминая, как Меншиков советовал царевичу взять её с собою за границу, в то время, когда царевичу, как едущему к отцу, решительно невозможно, казалось, давать такой совет, невольно приходишь к подозрению: не подкуплена ли она была заранее, чтобы следить за царевичем? Но обращать подозрение в уверенность нет исторического права…

Костомаров Н.И. (2). С. 24

Подозрения наши, может быть, неосновательны, но они имеют свою степень вероятности, и так как весь этот период состоит из подозрений, то одно лишнее не слишком увеличит их количество.

Погодин М.П. (1). С.439

А когда господин Толстой приехал в Неаполь, и царевич хотел из цесарской протекции уехать к папе Римскому; но я его удержала.

Из ответов Евфросиньи по делу царевича Алексея. Устрялов Н. (1). Т. VI. С. 241

Когда царевичу предъявлено было показание Евфросинии, он запирался. Но отец подверг его тайной пытке. Уже после смерти царевича, осуждены были на казнь трое крестьян за то, что были свидетелями, как на мызе, входившей в имение Алексея Петровича, повели царевича под сарай и оттуда были слышны его стоны и крики.

Костомаров Н.И. (1). С. 838

…Есть свидетельства, показывающие, что, находясь ещё на свободе, он подвергался истязаниям. Уже после его смерти осуждён был на каторжную работу крестьянин графа Мусина-Пушкина Андрей Рубцов, видевший, как на мызе, где был царевич, по приезде царя, повели царевича под сарай и оттуда слышны были стоны и крики, а двое других лиц, слышавших о том от Рубцова, Порошилов и Леонтьев, казнены смертью за дерзкие рассуждения об этом событии. Эти известия делают понятным: отчего царевич мог писать показания, явно составленные под влиянием перепуга.

Костомаров Н.И. (2). С. 24