Пётр Великий в жизни. Том второй

Выглядит в этой слабости он иногда в самом что ни на есть привлекательном и человечески объяснимом виде. Вот пишет он письмо жене из северного Олонца, где принимал от какой-то хвори здешние минеральные воды. Надо думать, что у жены был вопрос о здоровье: «Здоровье порядочное, – отвечает Пётр, – болезней никаких нет, кроме обыкновенной – с похмелья».

Или вот ещё дословное его письмо графу Апраксину: «Я, как поехал от Вас, не знаю; понеже зело удоволен был Бахусовым даром. Того для – всех прошу, если кому нанёс досаду, прощения, а паче от тех, которые при прощании были, да не напамятует всяк сей случай…». Видно по письму, что великую честь на этом пиру воздали придуманному лично Петром российскому Бахусу Ивашке Хмельницкому.

А самую великую и трагическую фразу он скажет на смертном одре, измученный болью и страхом: «Глядите и вникайте – из меня теперешнего можно познать, коль бедное животное есть человек смертный».

Особенную слабость царь питал к сильному и вовремя сказанному слову. Присутствие духа почиталось им выше всякой добродетели. Был такой случай с одним из родоначальников знаменитого в русских анналах семейства Орловых. Его должны были казнить за участие в стрелецком бунте. Есть слухи, к которым народная память испытывает особую привязанность. От долгого хранения они приобретают неоспоримость и цену исторического факта. Подобно тому, как время может обратить простой уголёк в алмаз. Таким алмазным зёрнышком нашей истории стала легенда о стрельце Орле, помилованном Петром Великим в страшные дни розыска о стрелецком бунте. Этот Орёл шёл к плахе, чтобы положить на неё голову, под топор палача. Царь, отправляя это кровавое действо, недостойно суетился тут же, и нечаянно заступил Орлу его смертный путь. «Отойди, Государь, здесь моё место!», – сказал хладнокровно стрелец и будто бы даже подвинул Петра в сторону. Царя изумило это великое проявление духа. Представший перед ним человеческий экземпляр показался ему интересным, и он не захотел его уничтожить. К выходящим из ряда людям и явлениям царь Пётр был пристрастен и любопытен.

Нечто подобное произошло на самом деле. Случай этот зафиксировал для истории в своих записках посольский чиновник императора Священной Римской империи Леопольда I Иоганн Георг Корб. Только немец не понял душевного движения русского стрельца. «Я не принимаю за мужество подобное бесчувствие к смерти». И Пётр, будто бы рассказывал об этом поступке с негодованием. Думаю, всё же, что народное историческое мнение об этом случае является более чутким и безошибочным. Согласно этому мнению, Пётр простил мужественного стрельца Орла.

От такого-то Орла и пошла фамилия Орловых. Пётр, не ведая того сам, сохранил для истории русскую генетическую закваску исключительного достоинства. Тесто нашей истории вскоре шибко и неспокойно забродит, потревоженное хмельной и животворной этой опарой.

Имя того первого Орла было Иван. Оно будет потом обязательно повторяться в орловском родословии. А потомство всё это было так же исключительной всхожести. Былинное и богатырское будто вернулось на срок вместе с Орловыми в подступающие онемеченные и офранцуженные галантные и галантерейные российские времена.

Ещё был случай. Царь остановился в Киево-Печерской лавре. В это время шведский Карл XII куролесил в Украйне. И пребывание Петра в лавре было демонстративным вызовом. Настоятель решил угостить его из наличных припасов. Монах, разносивший вино в стекле на огромном подносе повернулся неловко и опрокинул гостинец на царя. Повисла грозная тишина. Монах, однако, не смутился: «Вишь оно как, осударь, – молвил он, – кому ни капли, а на тебя вся благодать излияся. Не иначе к добру, столько стекла переколочено. Добро, добро будет. Победиши ты того куричья сына!». И точно, через долгое время, но возвращался царь с победой. Опять остался ночевать в лавре. Вспомнил весёлого предсказателя, всячески ласкал его. Вскоре посыпались на него большие духовные чины. Стал он знаменитым епископом новгородским Досифеем, не шибко дорожившим, правда, царским расположением. Был он замешан в деле опальной царицы Евдокии и пропал – то ли на колу, то ли на плахе. А как хорошо всё начиналось.