Не изъявляет ли сие мягкосердия монаршего даже до животной птички? Кольми ж паче имел он сожаление о человеках! Его величество множество делал вспоможений раненым и болящим, чиня своими руками операции, перевязывая раны, пуская кровь, прикладывая корпии и пластыри, посещая больницы, врачуя и покоя в них воинов, учреждая богадельни для больных и увечных, дряхлых и престарелых, повелевая здоровым и силы ещё имеющим работать и не быть в праздности, для сирот и малолетних заводя училища, а для зазорных младенцев или подкидышей устрояя при церквах госпитали для воспитания. Всё сие не доказывает ли истинного императорского и отеческого сердоболия?
Мы, бывшие сего великого государя слуги, воздыхаем и проливаем слёзы, слыша иногда упрёки жестокосердию его, которого в нём не было.
Наказания неминуемые происходили по крайней уже необходимости, яко потребное врачевание зла и в воздержание подданных от пагубы. Когда бы многие знали, что претерпевал, что сносил и какими уязвляем был он горестями, то ужаснулись бы, колико снисходил он слабостям человеческим и прощал преступления, не заслуживающие милосердия.
И хотя нет более Петра Великого с нами, однако дух его в душах наших живёт, и мы, имевшие счастие находиться при сём монархе, умрём верными ему и горячую любовь нашу к земному богу погребём вместе с собою. Мы без страха возглашаем об отце нашем для того, что благородному бесстрашию и правде учились от него.
Овладевшие городом (Нарвой) солдаты кинулись грабить, совершая при сём невероятные зверства. Царь метался по всему городу, пытаясь остановить эксцессы и убийства. Он собственноручно вырывал женщин из рук солдат, которые убивали их после насилия, и даже принужден был пролить кровь нескольких московитов, кои посмели ослушаться его приказаний. В нарвской ратуше до сих пор показывают стол, на который положил он свою шпагу, и вспоминают слова, сказанные им перед горожанами: «Шпага сия обагрена не кровию жителей, но самих московитов, единственно спасения ради жизней ваших». Ежели бы царь всегда был толико человечен, то стал бы первым из людей.
При отъезде из Дрездена (в 1711 г.) случился следующий эпизод, о котором доносил обер-гофмаршал Пфлуг саксонскому правительству. Пётр взял с собою из гостинницы несколько простынь или одеял (Bettücher) и хотел было укласть в свой багаж собственноручно зелёныя шёлковня занавесы, присланныя вероятно саксонским двором в гостиницу для украшения комнат Петра, но встретил сопротивление со стороны одного служителя, протестовавшаго против этого действия.
8 апреля 1717 года государь пешком осматривал город Остенде, в сопровождении своих приближённых. В то время вели на казнь нескольких преступников; один из них, увидав иноземного государя, закричал: «Помилуй, государь!» Этого крика достаточно было, чтоб возбудить жалость Петра, и он был тронут, испросил жизнь преступнику. Факт любопытный. Крик иноземного солдата-преступника склонил его к милости, а вопли и стоны страдальцев – сына, сестёр, жены, родственников, ведомых на лютейшие муки и истязания, не могли вызвать милости…
В своих путешествиях Пётр I-й не пренебрегал ничем, чтобы составить себе коллекцию редкостей из всех царств природы. Посетив кабинет натуральной истории в Копенгагене, он заметил там между прочим мумию необыкновенной величины. Осмотрев её, Пётр стал просить её себе. Хранитель кабинета отвечал, что он ничем не может располагать без дозволения своего государя, которому о выраженном желании будет доложено. Король, зная цену мумии и то, что подобной по величине не было во всей Германии, велел отказать Петру, но с подобающею вежливостью. Царь разгневался и решился отомстить. За несколько дней до своего отъезда из Копенгагена, он ходил на башню вблизи упомянутаго кабинета и послал сказать хранителю, что не осмотрел ещё некоторых редкостей. Притворившись, что действительно занят осмотром разных вещей, Пётр дошёл до мумии и спросил: «Я всё-таки не могу получить её?» – Хранитель разсыпался в извинениях и выразил сожаление о невозможности располагать мумиею. Тогда взбешённый Царь оторвал у мумии нос, уничтожил его и, уходя, сказал: «Храните её теперь безносою; в моих глазах она уже не имеет прежней цены».