В Ерфурте того ж числа за книги Размышление Госпожи Лавальеры 2 гут гроша, Оптека на злых жён 2 гут гроша, Европская дорога 12 гут грошей, Въезд Короля Шведскаго 2 гут гроша, за цедро 20 гут грошей…
В 1-е Ноября. …Принято от Ивана Афонасьева Меншаго (из данных ему в Карлсбаде 50-ти червонных на дорогу) 26 червонных, из того за инструменты математическия и инженерныя 18 червонных.
Для того чтобы сделаться способным продолжать начатое Петром, для поддержания значения России в системе европейских держав, для обеспечения участия России в результатах западноевропейской культуры, для решения сложных вопросов законодательства и администрации, царевич нуждался в совершенно ином приготовлении, в совсем иных средствах эрудиции. Между тем как Пётр, живя за границей, работал на верфях, занимался в кабинетах и лабораториях натуралистов, Алексей, например, в 1712 году, находясь в Германии, обратился к учёному богослову Гейнекциусу с просьбой написать для него катехизис по учению православной церкви; в то же самое время, когда Пётр доставал и читал сочинения по артиллерии, баллистике и пиротехнике, сын его углубился в книги о небесной манне, в жития святых, в правила Бенедиктинского ордена или в знаменитый труд Фомы Кемпийского; Пётр осматривал арсеналы и доки, фабрики и мастерские, между тем как Алексей делал выписки из церковно-исторического труда Барония «Annales ecclesiastici»; Пётр старался составить себе точное понятие о государственном и общественном строе Англии, Франции и Голландии и проч.; Алексей же был занят вопросом средневековой истории, изучая воззрения прежних веков на понятие о грехе или убеждения прежних поколений в отношении к соблюдению поста и проч. Предприимчивость, физическая сила и энергия Петра были противоположны некоторой мягкости, вялости, телесной слабости царевича. Сын, так сказать, принадлежал к прежнему, отжившему свой век поколению, тогда как отец был как-то моложе, свежее его и находился в самой тесной связи с современными идеями просвещения и прогресса. Мир, в котором жил Алексей, сделался анахронизмом, вследствие чего царевич оказался неспособным составить себе ясное понятие о том, в чём нуждалась Россия; его взоры были обращены не вперёд, а назад, и поэтому он не годился в кормчие государственного судна; живя преданиями византийской старины, он скорее мог сделаться монахом или священником, нежели полезным государственным деятелем. Столкновение между напитанным духом реакции сыном и быстро стремившимся вперёд отцом становилось неизбежным…
Ко времени сего заграничного пребывания вероятно относится очень любопытное, но без числа и года написанное послание его к своему Московскому духовнику Якову Игнатьеву. Благочестивый, строго преданный православию, царевич скорбит о том, что при нём нет Русского священника на случай смертного часа. Но, запуганный отцом, он не смеет явно писать о своей нужде…
«Я чувствовал к отцу страх», писал он впоследствии, «но не сыновний».