Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Щедрость сердца. Том VII

— В этой книге — наша судьба. Если ее обнаружат у нас, я вылечу с работы с волчьим билетом, и, возможно, мы будем изгнаны из дома. Благонамеренные граждане, живущие в этом доме, нас не потерпят.

Сергей:

— Мне трудно всему этому верить, уважаемая дама. Но я верю, и мне грустно, что все это происходит на родине Канта, Бетховена и Гёте.

Горст относит книгу на место и говорит веселым голосом:

— А что если я сделаю кофе, мутти?

Он уходит и скоро из кухни доносятся звуки передвигаемой посуды.

Седая дама:

— Вы должны помнить, что Конрад работает в особо важном учреждении. Он окружен фанатиками и должен быть всегда начеку.

— Такая работа чем-то оправдывается?

— Да. Сейчас трудно найти работу по сердцу и приходится крепко держаться за то, что есть. Когда-то мы жили иначе. Теперь моральный гнет дополняется материальным оскудением.

Дама указывает на свои ноги.

— Теперь плед и кресло — это все, что интеллигентная немецкая женщина может позволить себе в случае болезни.

Входит Горст с подносом, на котором стоят чашечки, кофейник и вазочка с печеньем. Он ставит низкий столик между беседующими и сервирует его.

— Да, граф, я слышал слова мамы и подтверждаю их. Сейчас прирабатывать на стороне почти невозможно.

Он целует мать в лоб.

— Разве я допустил бы это, если бы мог помочь?

Мать привлекает его к себе.

— Знаю, знаю, Конрад. Не говори об этом, дорогой мальчик!

Седая дама делает глоток черного кофе.

— Иностранцы полагают, что жизнь честных и культурных немцев в сегодняшней Германии тяжела потому, что над всеми довлеет страх. Но вы ошибаетесь. Я ощущаю жизнь не как постоянную опасность, а как непрерывное унижение. Унижение, господин граф! Года два тому назад ко мне из учреждения, где работает мой сын, явилась группа одетых в белые халаты людей. Они что-то замеряли в моем лице и потом с поклонами выдали мне справку, что у меня лоб, нос и губы имеют такую-то ширину, длину и лицевой угол равен тому-то, что в целом дает какой-то индекс, по которому я принадлежу к человеческой породе, называемой северной готической расой. Меня приравняли к породистой собаке, граф, низвели до уровня животного с дипломом и медалью за хороший экстерьер. Я унижена, и мой сын также ежедневно унижается на работе какой-то наглой девкой в эсэсовской форме. А ведь тридцать лет я работала классной наставницей в институте благородных девиц и знаю, какой должна быть немецкая девушка. И это унижение мы терпим! Обязаны терпеть!

Седая дама вынимает платочек и прикладывает его к глазам.

— Успокойся, успокойся, мутти, — говорит Горст и гладит мать по белым волосам.

— Давайте поговорим о другом, — поддерживает Сергей.

Салон машины Сергея. За рулем Вилем в форме. Сергей и Горст курят на заднем сиденье.

— И все-таки я думаю, Конрад, что вы можете помочь своей матушке.

— Как?

— Приработав достаточно денег для отправки ее на курорт. Я говорил уже, что мой приятель Алексис фон Путилов учился в Праге и Вене, я при случае познакомлю вас. Его отец совершенно естественно интересуется своим бывшим заводом и следит за его состоянием. Скажите, Конрад, как экономист, следящий за развитием промышленности в разных странах, в том числе и в России, вы могли бы написать для герра фон Путилова доклад о том, что нового внесли большевики в поддержание работоспособности завода?

— Конечно, однако, прежний завод Путилова — это только часть теперешнего завода Кирова.

— Понимаю. Но в случае уничтожения советской власти и возвращения экспроприированной собственности бывшим владельцам новый завод Кирова будет возвращен герру фон Путилову как его прежний завод?

— Не знаю. Это сложный юридический вопрос.

— Но дать общую картину перестройки с приблизительной оценкой стоимости новых цехов и оборудования вы могли бы?

— Вероятно, но это большая работа.

— Тем лучше. Она и была бы оплачена немалой суммой. Курортное лечение для уважаемой фрау Горст — в ваших руках, Конрад!

Купе поезда. Фрау Горст сидит у окна.

— Идите, идите, дети! Поезд сейчас тронется!

Горст целует мать в щеку, Сергей целует ей руку. Они выходят. Вот за стеклом видны их возбужденные и довольные лица. Поезд трогается. Лица Сергея и Горста уходят назад. Старушка вынимает из сумочки платочек и прижимает к глазам.

Степан и Иштван среди кустов, тронутых первым дыханием осени: среди еще зеленых листьев первые желтые и красные. Степан встревоженно:

— Ну?

— Не понимаю: не дал условного сигнала об отъезде и не явился на свидание.

— Неужели провал или осложнения?

— Осложнения есть, но не такие, как ты думаешь: у него время встречи совпало с периодом запоя.

Степан облегченно вздыхает:

— Парадокс: и это хорошо при теперешнем состоянии дела!

Иштван озабоченно качает головой:

— Хорошего мало. Пьянство может доконать эту линию. Слушай, Степан, а что если перенести место свидания за границу? Там Сергей может ждать получения сигнала и приезда Роя неделю, две и три.

— А Цербер?

— Да, это сорвет его работу с ней. Тогда разреши принимать материалы мне.

Степан, удивленно:

— А дальше? Везти их из Германии, чтобы передать в другую резидентуру?