Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Щедрость сердца. Том VII

К счастью, он все же состоялся. А в Праге, разумеется, Андрей при первой же возможности осуществил свое намерение — явился в советское консульство.

Консул, товарищ Клявин, спокойно выслушал длинный рассказ Андрея, не утаившего ничего, повертел документ на имя Манинга в руках и недоверчиво спросил:

— Липа?

— Ведь я же вам объяснял, что… — начал Андрей, но Клявин перебил его:

— Если настоящий, вы можете проехать в фашистскую Венгрию. Не правда ли? Не боитесь жандармов Хорти?

Разговор приобрел неожиданный для Андрея характер. Одно чувствовалось совершенно отчетливо: он может быть полезен товарищу Клявину, а значит — родине. А раз так, Андрей был готов на все.

И еще понял: этот ненужный ему лист бумаги с фотографией, выданный французским чиновником, в глазах Кляви-на придал ему особый вес. Почему? Непонятно. И Андрей предпочел не гадать.

Товарищ Клявин несколько раз продиктовал ему несколько адресов, попросив выучить их наизусть. Это было похоже на проверку памяти, и Андрей прошел ее успешно. А затем последовала другая просьба: ему надо съездить на один день в Будапешт и послать оттуда по почте открытки по указанным адресам.

Андрей получил деньги, съездил в Будапешт, отослал открытки и без происшествий вернулся в Прагу.

При первой же встрече с товарищем Клявиным он вновь поднял вопрос о возвращении на родину.

— Ну хорошо, — сказал Клявин, — мы запросим нужные справки и примерно через год вы будете восстановлены в правах советского гражданина, если все, что вы сообщили, полностью подтвердится.

— Через год? — упавшим голосом спросил Андрей.

— Привод шхуны в Крым и потом рейс в Варну — это только полгода вашей жизни, а остальные двадцать? Нам надо знать о вас все…

Итак, год ожидания…

Чтобы не терять его даром, Андрей поступил на первый курс юридического факультета по временному удостоверению личности, выданному ему чехословацкими властями как выпускнику константинопольского колледжа.

Начался двадцать второй год, один из труднейших в его жизни. Чтобы зарабатывать на жизнь и не пропускать лекции, он устроился могильщиком на самое большое кладбище города. Ночью копал могилы, а днем клевал носом в аудитории. Тогда он впервые узнал, как может накапливаться в человеке усталость, как ломит тело, не освеженное сном, как с каждым днем все больше тяжелеют руки и ноги и как эта тяжесть вдруг в одно совсем не прекрасное утро не позволит человеку подняться с жесткой постели. Лишь немыслимым усилием воли можно заставить себя встать, чтобы начать новый день, похожий на все предыдущие.

Тринадцать закопченых труб и тяжелые клубы дыма, медленно ползущие по низкому небу, — вот все, что Андрей видел каждое утро из окна своей комнатушки под крышей большого и холодного дома. Это была рабочая окраина Праги.

Проснувшись от протяжного рева гудков, он подолгу глядел из окна вниз, туда, где по тесной и кривой щели улицы в безотрадной мути рассвета бесконечно тянулись вереницы рабочих.

Одевшись, он садился на кровать и напряженно думал, куда бы пойти в поисках хлеба. То, что он зарабатывал рытьем могил, никак не могло покрыть всех расходов, поэтому он начал давать частные уроки русского языка, но добыть их в этом светлом и прекрасном городе было нелегко. Все остальное время суток было поглощено лекциями и практическими занятиями. Потом наступал вечер. В одном магазине хозяин жертвовал студентам обрезки колбас и сала, в другом — непроданный за день черствый хлеб. На маленькие и такие дорогие монетки Андрей прикупал кое-что и к наступлению темноты успевал дотащиться домой. Сняв костюм, чтобы не мять его, садился на кровать и раскладывал на старой газете пищу. Денег на освещение не хватало, и после еды оставалось только глядеть в окно на отблески заводских огней и на черные силуэты труб. Обычно в это время у него начиналась лихорадка, и возбужденный мозг уносил его в будущее, он видел мир свободным от бедности и голода, от власти золотых мешков, от угнетения и рабства. Потом проваливался в темную яму неосвежающего сна. Молодая мать с лучезарными глазами, глядевшими на него из-под синей воды, появлялась теперь редко…

Глава 7

— Ого, — удивился консул Клявин. — Нелегко вам дался этот год!

Он поднялся и торжественно протянул Андрею широкую ладонь. Консул был раньше рыбаком.

— Поздравляю, от души радуюсь! Входите в нашу пражскую советскую семью.

Он сел и вынул из стола папку с надписью «А.А. Манин», а из папки извлек небольшой лист бумаги с красно-черной вязью славянских букв наверху: ЦИК РСФСР. Он протянул ее Андрею. В документе сообщалось, что Комиссия по правам гражданства вынесла решение восстановить в советском гражданстве А.А. Манина, покинувшего страну по независящим от него обстоятельствам. У Андрея пересохли губы, он несколько раз глубоко вздохнул.

— А вот ваш советский паспорт. О прописке не беспокойтесь — все уже устроено.

Консул вручил Андрею заветную книжечку. Андрей мог бы поцеловать ее, если бы был один в комнате.

— Я могу ехать домой? — хрипло спросил он.