Читаем Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Щедрость сердца. Том VII полностью

Кликанье фотоаппарата в тиши пустой квартиры.

Клик… Клик… Клик…

— Ты что?

— Все.

— Так быстро?

— А ты как думал? Девятнадцать страниц.

— И все? И такая подготовка и риск!

— Не будь дуралеем, Ганс. Может быть, мы спасаем сейчас жизни многим советским людям.

Сергей убирает аппарат, осматривает стол, кладет на место книгу, осматривает стопку белья, прихорашивает ее. Запирает шкаф.

— Пошли.

Они быстро идут к дверям. Один берется за задвижку. Вдруг резкий звонок. Оба от неожиданности вздрагивают, неслышно отступают в сторону и вынимают пистолеты.

Снова звонок, дольше и требовательнее.

Пауза.

Третий звонок с перерывом.

Вдруг звук отпирания замка. Голос Курта:

— Мне входить?

— Не надо. Я сам запер шкаф.

Двое выскальзывают на лестничную площадку и на улицу. Прохожих нет. Трое жадно закуривают. Двое в один голос:

— Кто звонил?

Курт:

— Разносчик телеграмм. Испугались?

— Нет, обрадовались!

Они нервно смеются и вытирают платками лица. Подходят к продавщице шаров.

Сергей:

— Как торговля, девушка? Какая вы хорошенькая!

— Иди к черту. Все в порядке, как я вижу?!

— Пленка в кармане, а на ней все генеральские резиденты!


Великолепный номер Флорики. Сергей в модном костюме с алой гвоздикой в петлице расхаживает по большой комнате с сигаретой в зубах. На заднем плане широкая кровать, на которой поверх белых кружев навалены яркие цветные платья и дорогое меховое пальто. С постели свешиваются чулки и ажурные штанишки. Слева большая дверь в коридор и дверь поменьше. Она приоткрыта, видна обложенная розовым кафелем ванна, в которой нарочно громко плещется Флорика.

Флорика кокетливо и томно:

— Джеки, посмотри сюда — что это у меня на плече за пятнышко? Мы живем в ужасное время, я боюсь, что у меня саркома!

Серебристый смех.

Сергей, не слушая, шагает по ковру.

Капризно:

— Ты слышишь, мой котеночек?

Сергей рассеянно:

— А?

— Ты не слушаешь! Я говорю, что у меня на плече ужасная саркома!

Сергей, взглянув на часы:

— Саркома — это печально, моя ненаглядная Бомбочка. Это смертельное заболевание.

Флорика уже с раздражением:

— Тебя, как видно, это мало тревожит! Я — твоя ненаглядная, а ты даже не хочешь взглянуть?

Она взбивает гору пены и нежится в ней. Очень томно:

— Джеки, моя крошка, пойди сюда и потри своей Бомбочке спинку!

Сергей в тон ей:

— Спешу, моя радость!

Он тушит яркую люстру и зажигает небольшую лампочку на письменном столе, молниеносно сбивает на постели платье и белье в продолговатую кучу и прикрывает ее меховым пальто. Высокая деревянная спинка бросает на постель тень, кажется, что на постели лежит человек, прикрывшись пальто. Сергей беззвучно бежит к дверям, на бегу хватает шляпу и выскальзывает в дверь.

— Где же ты? Ты что там возишься? Ах, Джеки, какая роскошь эта белая душистая пена! Не кажется ли тебе, я сейчас похожа на алую розу, безжалостно брошенную на снег?

Молчание. Плеск воды.

— А?

Плеск воды прекращается.

— Ты слышишь, мое сокровище?

Тишина.

— Джеки!

Тихо.

— Джеки!

Тихо.

Флорика исчезает из ванны, в щель видна текущая на пол вода с мыльной пеной.

Флорика в халате, накинутом на голое тело, влетает в комнату.

— Джеки, где ты?

Она вглядывается в густой полумрак и замечает фигуру под меховым пальто. Удивление сменяется на ее лице бешенством. Она мечется по ковру и кричит размахивая руками:

— Ах, так… Я тебе говорю слова любви… Нежности! Призыва! Аты, негодяй, в это время спишь! Мерзавец!

Она останавливается у столика и вне себя от ярости кричит в полутемный угол:

— Встань! Приказываю! Встань, подлец! Не валяйся на моей постели! Ну!

Молчание.

— Ах так, ты вздумал смеяться на до мной!! Издеваться!!!

Трясущимися руками она лезет в сумочку, выхватывает маленький пистолетик. Опираясь левой рукой на стол, другую, с пистолетом, прижимает к бурно вздымающейся груди и пронзительно визжит:

— Встань! На колени!

Молчание.

— Я тебе покажу, нахал… Ты у меня сейчас встанешь… Она подбегает к постели и, инстинктивно закрыв глаза от страха, всаживает всю обойму в спину лежащей фигуры.

Звенящее молчание. Флорика с пистолетом в руке шатаясь идет к звонку у двери. Но дверь распахивается: коридорный, горничные, мальчики-посыльные и кое-кто из постояльцев врываются в комнату.

— Что здесь происходит, мадам? Что с вами, мадам?!

Флорика глухо:

— Скорее полицию! Зовите сюда полицию!

У нее от возбуждения зуб не попадает на зуб.

— Сейчас, мадам! В отеле всегда дежурит полицейский!

Полицейский уже расталкивает зевак.

— Что случилось?

— Арестуйте меня. Я… Убийца…

Флорика указывает пистолетом на постель, потом роняет его и падает. В толпе нервный женский вскрик.

— Готовьте документы, мадам… Виза в порядке? Прописка? Коридорный и горничная, подходите ближе. Останьтесь свидетелями! Все остальные — марш отсюда. Говорю — вон!!

Он широко расставленными руками выпроваживает зевак в коридор.

— Свидетели, сюда!

Все трое на цыпочках подходят к постели, включают яркую люстру и лампу у изголовья, они видят ошибку и в недоумении переглядываются.


Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное