Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том V

Стены уборной были сделаны из плит золотисто-розового стекла. Со стороны капитальной кладки на стекле был протравлен и выточен замысловатый рисунок, легкий эротический узор из людей и зверей, такой запутанный, что вначале смысл оставался для зрителя скрытым, и лишь случайно, ненароком взглянув, он раскрывал смысловое значение этих грациозных гирлянд. Вогнутый рисунок кое-где был отшлифован и, наоборот, кое-где отработан до достижения крупной зернистости. В толщу стекла была вмешена золотая пыль. Что же получилось? Если войти в комнату и включить только внутреннее освещение, то стены казались мутно-розовыми и блестящими. Скучно и непонятно! Но под потолком во всю длину стеклянных плит были установлены сильные электрические лампы-трубки, дававшие яркий свет, проходивший внутрь стекла и пронизывавший всю толщу плиты сверху донизу. И вот если, зажигая освещение комнаты, включить одновременно и этот верхний скрытый свет, то в полупрозрачной розовой дымке мягко, но отчетливо повисали в воздухе волшебные и живые фигуры, легкое эротическое видение, некий «сон в беспокойную ночь!» Все вогнутости теперь казались выпуклостями, и глаз ясно различал все подробности, от округлости девичьей груди до шероховатости треугольника волос. Волнующийся и переливающийся свет освещал позади стеклянных плит густо-розовую поверхность фундаментальной стены, и золотистое видение неподвижно парило в воздухе, как бы плывя в золотистых облаках, восходящих к небу.

Когда герр барон и гауфюрер вошел в ванную, он долго стоял, не снимая фуражки и пальто, молча оглядывая стены, потолок и пол. Молчал, вертел головой и дымил сигарой. Я тоже молчал, самодовольно ожидая похвал, точно зная, что эти похвалы будут, обязательно будут. Наконец, он вынул изо рта сигару.

— Чудесно. Это именно то, что мне хотелось — увидеть чудо. Чудо искусства. Чудо творческого вдохновения! Знаете, ван Эгмонт, вы тысячу раз правы, все ваши силы сконцентрировались именно на ванной комнате. Я не думаю купаться здесь один, черт возьми! Пара наяд на таком морском дне будет кстати, не правда ли? Но, войдя в уборную, он ошалел. Сигара давно потухла, он, машинально держа её в руках, пачкал пеплом черное форменное пальто. Машинально сел на унитаз и снял фуражку. Мы долго молчали, он рассматривал парящие в розовой мгле золотистые фигуры. Я тоже любовался красотой, которую моя творческая сила вызвала из небытия к жизни. Я знал ее изнанку — каменную кладку, масляную краску на стене, стеклянную стену и освещение. Всю технику хитроумного изощрения, которая здесь играла роль золотой оправы для бриллианта — узора на стекле, и все же даже я сам не мог не поддаться очарованию собственного творчества. Сколько выдумки, сколько вдохновения, сколько раздумий, сколько часов труда, оторванных от сна и от еды. Творец не может жалеть себя, иначе он не творец! Как родящая мать жаждет ребенка и готова принести себя ему в жертву, так и творец должен разродиться. Вдохновение мучит и требует воплощения, если бы не было кистей и холста, я писал бы по воде пальцем, представляя силой воображения все мельчайшие подробности! Вот она, сверхчеловеческая сила искусства, украшающая и преображающая жизнь, делающая из творца героя!

Я стоял и сквозь розовую полутьму видел грядущие образы Прекрасного и Великолепного, всё то, что стоит вокруг меня, ждет, властно требуя своего рождения!..

Вдруг раздался резкий шум, сидевший на унитазе герр барон нечаянно нажал рычаг и спустил воду.

— Я и забыл, что мы в уборной! Вы вашим искусством закружили мне голову, теперь придется выходить на улицу с мокрой задницей!

Гауфюрер расплатился очень щедро. Паломничество его друзей в новую виллу превратило их в моих поклонников. Они все просили принять новые заказы. Обо мне заговорили, я сразу вошел в моду. Журнал «Kunst und Gewebe» поместил очень лестную статью с цветными репродукциями, потом откликнулись французский «Arts decorotifs» и лондонский «The Artist». Ванная и уборная всюду фигурировали. В телефон с восторженным рыданием в голосе говорили.

— Дорогой мэтр, пожалуйста! Пожалуйста!! Отделайте мою виллу, да, всю целиком, с головы до пят, и уж, конечно, не забудьте ванную и уборную! Как у герра гауфюрера!

Сначала до меня не дошел смысл этих разговоров, но как-то раз в театре я услышал обрывок фразы. Говорили два господина и две дамы очевидно о стиле в декоративном искусстве. Одна из дам что-то с жаром доказывала и повторяла: «Да, уборная ван Эгмонта, только это, и ничего меньше, только уборная ван Эгмонта как Новое Слово в искусстве!»

Один журналист несколько раз повторил мне с уважением и завистью: «О вашей уборной говорит весь город!» Наконец, на открытии одной выставки, проходя мимо группы немецких художников, которые мне завидовали, я услышал позади себя нарочито громкий и вызывающий разговор.

— Этот? Модный иностранец? Наш берлинский Latrinenkonig (король отхожих мест).

— Король дурачества…

— Король свинства…

— Король уборных…

Как римский папа, я ношу на своей голове тиару с тремя коронами…