Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том VI

Я вспомнил Туггурт и начало моего путешествия. Как это было давно! Каким равнодушным туристом вступил я в Сахару, наглухо зашнурованным в смирительную рубаху снобизма, высокомерия и иронии. Да, в моей душе гнездилась смерть, и не зря я отправился в Африку. Но вот я выступаю в свой последний поход. Цель близка и с нею добровольное самоуничтожение. Однако я стал другим и теперь, протягивая руку к долгожданной добыче, вижу, что она мне и не очень-то нужна. Нет, удар в графский лоб — это не вспышка расстроенных нервов: это трещина в моем замке из слоновой кости. Покоя мне теперь не надо. Я здоров и силен, и прежде всего — зол. Очень зол. Все спааки Африки были бы рады, если бы я самоустранился, предварительно устроив для них выгодное дельце с нефтью. А вот этого-то я и не хочу! «А чего же я хочу, черт меня возьми?» — спрашивал я себя, угрюмо шагая в хвосте своего каравана, и не находил ответа…

Впереди твердо выступал самый опытный человек отряда — капрал Мулай, с боевым оружием наготове: он должен был не только вести, но и защищать отряд. За ним осторожно пробирались вперед двадцать три носильщика с тюками на головах. Чтобы сразу задать каравану нужный темп, я головным поставил веселого толстого парня атлетического сложения по имени Тумба. «Он без труда понесет тюк и быстро приспособится к шагу капрала», — думал я. За Тумбой гуськом следовали остальные. Двадцать четвертым легко, точно танцуя, шел тощий негр с запасными ружьями и амуницией. Цепочку замыкал я — с компасом на груди, картой у пояса и охотничьим ружьем в руках. На моей обязанности было стрелять дичь и заботиться о ежедневном накоплении мяса к обеду. Однако опыт первого дня марша заставил сделать некоторые передвижки. Тумба оказался силачом и говоруном, но плохим ходоком: он быстро уставал, в пути много пил и стал жаловаться на боль в шее, так как раньше был деревенским кузнецом и не привык к ходьбе и носке тяжестей на голове. При проверке физического состояния людей через день марша по хорошей дороге оказалось, что самым свежим выглядел мой оруженосец. Поэтому я заставил их поменяться местами: Долговязый пошел позади капрала с тюком на голове, а Тумба — передо мной с ружьями и мешком патронов, и в последующее время я видел перед собой, прежде всего, его толстую шею и широкий курчавый затылок. При окрике «Эй, Тумба!» толстяк оборачивался и неизменно улыбался: «Муа?» Через неделю я мог бы с закрытыми глазами нарисовать все его складочки и завитушки и даже целиком всю его приветливую и добродушную морду.

У капрала на груди висел второй компас. Позднее, когда мы пошли без дороги, я два-три раза в сутки определял местонахождение экспедиции по солнцу или звездам, давал капралу направление и затем только проверял по своему компасу правильность нашего продвижения. Сзади мне были хорошо видны вся цепочка людей, падение тюка с головы или скольжение человека на сырой почве. Окрик — все останавливаются, подтягиваются к головному, отдыхают несколько минут и затем снова вперед! Между мной и капралом была договоренность о сигналах свистками. Вскоре значение наших свистков стали понимать все люди, и это упростило и упорядочило управление. Выявились особенности характера — сварливость одних, лень других, безрассудность третьих. Через несколько дней механическое соединение двадцати пяти человек в одну цепочку превратилось во внутреннюю сплоченность трудового коллектива, и мне казалось, что так мы могли бы идти месяцы и годы.

Носильщики получали достаточную мясную пищу с добавлением витаминов и белков. Вначале, когда мы шли по хорошей дороге, временами то здесь, то там вспыхивала песня. Сунув в рот сигарету, я взглядывал на колыхающийся впереди ряд черных голов и пестрых тюков и себе повторял: «Все ясно и хорошо с ними, все неясно и плохо со мной. Они знают, что идут к цели. И они дойдут до нее. А я?»

О, жизнь! Я не предвидел ужасов грядущего и не мог предположить, что веду доверившихся мне людей прямо на гибель, а себя самого — к сделанной из лиан петле, а через нее — не к покою и забвению, а к свободе и радости бытия…