Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том VI

Глинобитная дорога кончилась за последним участком лесоразработок, и дальше мы пошли по широкой и удобной дорожке, выбитой в мокрой земле сотнями босых ног. Лес как будто бы подвинулся ближе, сделав справа и слева десять шагов и раскинув над нами руки-ветви. Это был уже другой лес — нерубленый и незагаженный. По сторонам он стоял непроницаемой стеной, и мы шли как будто бы по узкому коридору из тысяч стволов и тысяч лиан. Стало значительно темнее, изредка мелкими кусочками показывалось небо, оно теперь глядело на нас через решетку переплетенных ветвей. Усилилась и духота. Это было паровое отделение бани, впрочем, скверной бани — грязной и смрадной. Грунт дорожки оставался по-прежнему удобным для ходьбы, но скорость нашего продвижения вдруг снизилась наполовину — нечем было дышать, люди истекали потом. Настроение как будто бы тоже ухудшилось, каждый всем своим существом впервые почувствовал потерянность горсточки людей в страшной зеленой стихии. Это было похоже на смену судов в океане: на лайнере среди нескольких тысяч людей и в обстановке салонов, кино и теннисных площадок вода за бортом мелькнет перед глазами два-три раза в день и сразу исчезает из сознания, загруженного потоком «сухопутных» впечатлений этого плавучего города; на обычном пароходике океан как будто бы подступает ближе, и его вид уже не позволяет надолго забыться. На парусном корабле путник уже всегда «здесь», он и океан смотрят друг другу в лицо.

А что будет, когда мы пересядем на утлую шлюпку?

Первая ночь в лесу. Первые костры. Первый часовой. Далекое завывание и рычание — мы еще не в джунглях, нет: в ночной тишине издали доносятся переливчатая дробь и гулкие удары.

— Гуду-гуду!

— Слышишь: гуду-гуду!

Люди с улыбкой прислушиваются: эти сигналы — человеческие звуки, они связывают нас с людьми и с жизнью. Какие милые звуки!

Утром проснулись от холода в сером тумане. Кругом капало и журчало. Все тело болело как после побоев. Температура +23°, глоток крепкого чая показался блаженством…

Чонбевилль — просто деревушка, окруженная, я бы сказал, раздавленная, лесом. Издали мы услышали нечеловеческий вопль: раз… два… еще раз, но тише… Я приказал ускорить шаг, всем хотелось среди людей и хижин поесть горячей еды. Дорога была неплохая, и носильщики пустились рысью. Караван почти подбежал к первой хижине. Но что это? Она оказалась пустой. Вторая и третья — тоже. Издали среди кустов увидели группу стражников. Люди сбросили тюки, капрал начал организовывать отдых и варку пищи, а я подошел к стражникам, чтобы узнать, куда девались жители и как можно поскорее купить провиант — кур, дичь, просо, бананы: это были мои первая квартирмейстерская рекогносцировка и первое выступление в качестве начальника экспедиции. Раздобыть пищу для большого количества людей в маленькой африканской деревне — дело отнюдь не легкое, ибо местное население здесь всегда и везде голодает. Поэтому я не спеша и с очень внушительным видом подошел к кучке стражников.

— Кто старший? — процедил я из-под шлема, заложив руки за ремень пояса.

— Капрал Касонжи, к вашим услугам, мусью.

Высокий негр с шоколадным лицом, украшенным рядами нарезок на коже, явно уроженец Кассаи или Катанги, вытянулся в струнку.

— Это деревня — Чонбевилль?

— Да, мусью.

— Где жители?

— Бегать, мусью.

— Что? Не понимаю!

— Они бегать лес. Там! — капрал указал на угрюмо насупившуюся стену джунглей.

Я задержал горящую спичку в руке, посмотрел на лес, закурил.

— Ничего не понимаю. В чем дело?

— Они прятать. Вся деревня.

— Почему?

— Ходить каучук лес нет-нет. Собирать мало-мало.

— Почему?

— Говорить каучук хуже це-це: мужчины, женщина, дети — все умирать.

— А причем здесь женщины и дети?

— Собирать надо много-много. Женщина вязать ребенок на спина, ходить-ходить, ночь на болото дышать трудно-трудно, воздух яд, х-х-х, — утром ребенок умирать. Каучук хуже це-це, они говорить.

Я не знал, что предпринять. Вот тебе и Чонбе, черт его возьми вместе с Чонбевиллем… Да, он прав: золотая нить прочнее железной цепи. И опаснее. Какая подлость…

Но что же делать все-таки? Кормить носильщиков надо! Тут только я заметил то, вокруг чего топтались стражники.

Это был глубокий старик. Он был брошен на спину, конечности привязаны лианами к колышкам. Между прочим, обе руки когда-то были отняты по локоть, так что привязать эти тощие культяпки к лианам оказалось трудным делом, дополнительно лианы завели и вокруг шеи. Живот истерзан ударами, брюшная стенка лопнула, и внутренности над пупком вывалились наружу. Это, видимо, произошло несколько минут тому назад, крики старика мы еще слышали, но теперь он был мертв, и сотни муравьев уже облепили рану. Тут же валялись кровавые обрывки сучковатых лиан.

Второй раз в жизни со мной случилось невероятное: я потерял самообладание. Я уже начал повторять свое заклинание: «Это меня не касается!» — когда внезапно налетел приступ ярости. Я вдруг зарычал и схватил капрала за горло. Он не сопротивлялся и повис в моих руках как мешок, и эта вбитая черному слуге безответность мгновенно привела меня в себя. Я швырнул капрала наземь.