Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том VI

Когда я щелкнул осветителем первый раз, звери окаменели в естественных позах и едва приготовились к бегству. Как свет потух, свалка началась с новой силой. Я зажигал патроны один за другим, но звери, разгоряченные бешеной борьбой, только замирали на мгновение и потом с новой яростью бросались друг на друга и на мясо. Леопард вскочил на тушу, подмял ее под себя и попытался защитить свой ужин злобным ревом и взмахами страшных когтистых лап. Я слышал судорожные движения хвоста и сиплое дыхание обороняющегося хищника. Но шакалов было много, они нападали все сразу и по определенному плану: те, кто атаковал спереди, с тявканьем и хохотом кидались на леопарда, делая вид, что собираются хватать лакомые куски прямо из-под могучих лап. Но это был только обманный прием: они зорко следили за лапами, и несмотря на все усилия леопарда ни один грабитель не попал под удар. В это же время остальные молча и дружно рвали мясо сзади. Чувствуя задними лапами, что тушу тащат из-под него, большой зверь с бешеным рычанием оборачивался и начинал защищать остатки туши с другой стороны, но напрасно — теперь дружно тявкавшая банда смолкала и в свою очередь принималась за работу. Это было бесплодное верчение грозного хищника на месте в окружении шумной толпы нахальной и увертливой мелюзги. Мясо таяло, и яростное рычание леопарда с минуты на минуту делалось все тише и тише. Из грозного оно стало злобным, затем сменилось воем — сначала отчаянным, потом просто жалобным. Ограбленный хищник рыдал над оставленными ему жалкими костями!

Вспышки ослепительного света, после них слепая зеленоватая тьма, вой и рычание, безумная возня и звуки раздираемого в клочья мяса, гнусная вонь, брызги трупной крови и бешеной пены — все это слилось в моей пьяной голове в невообразимую мешанину. «Вот она, Африка, и ее девственное сердце! О, если бы я это знал, покупая в Париже у завитой баранчиком девушки сюда талон!» — повторял я себе, пьяно улыбаясь. Сел на землю, расставил ноги, поставил между ними табурет, положил на него пистолет, а на пистолет — руки и голову, исполнил пару раз любимую песенку полковника Спаака «На моем жилете восемь пуговиц» и среди этого ада заснул.

В моем сне не было мира. Мне снились беспокойные, настоящие африканские сны — серые от страха маленькие девственницы по триста франков за штуку и яростно оскаленные морды зверей, покрытые кровью и пеной.

Глава 3.

Тайная печаль Африки

Двое суток я не выходил из своего номера в леопольдвилльской гостинице. Поем и опять ложусь, закинув руки за голову, уставясь глазами в потолок, и час за часом лежу, точь-в-точь как когда-то в Нью-Йорке, а потом шагаю из угла в угол, пока не подкосятся ноги. Но я не скучал, Боже мой, напротив, мне было некогда: нужно все обдумать и принять разумное и окончательное решение.

Вначале я даже крепко ругал себя за невыдержанность и слишком поспешное решение, а главное — за такое легкомысленное заявление. Перед кем? Перед случайными людьми, и даже больше — колонизаторами. Это же осквернение глубокого и чистого движения души. Я поднял бокал за свою смерть не наедине с собою, не в трагическом обществе драгоценных призраков, а с тремя пройдохами, которые изгадили своим присутствием мой красивый жест.

Но, подумав и все взвесив, я успокоился. Первое движение души — самое искреннее и правдивое. Подсознательный и инстинктивный порыв, поднимающийся из сокровенных глубин, из кромешного мрака бытия к свету. Если правда, что «наша жизнь — это путешествие на край ночи», то правда и то, что «мы ищем прохода в аду, где нам не светит ни один огонек». Я все-таки нашел свой проход и свой свет впереди: бессмысленную в своем одиноком геройстве гибель. Красивый жест — войду в Итурийские леса, чтобы никогда не возвратиться оттуда…

Тихая и светлая радость наполнила меня, я чувствовал простую физическую легкость, точно вышел из ванны очищенный и чистый… И в то же время ощущал в себе странное раздвоение. Я — атлетически здоровый молодой человек, умеющий работать и любящий труд. Я поставил перед собой конкретную цель, и мой мозг уже наполнился деловыми расчетами и планами. Руки уже чешутся — скорее тащить и упаковывать снаряжение, а ноги уже сами несут меня на улицу — к людям, которые помогут мне организовать экспедицию. Смысл моего предприятия — уйти от людей, я начинаю действовать, и это бросает меня в самую гущу людской толчеи. Я не чувствую досады, напротив, я рад — засучиваю рукава и бодро кидаюсь вперед.

Вспоминая свои покупки в Сахаре, я пожимал плечами: вон ящики с туарегскими изделиями, на окне лежит папка моих зарисовок с листами мелко исписанной бумаги: мои дневники, словарь туарегских слов и прочее. К чему мне они? для чего? Если цель моей поездки — уйти из жизни. Гм… Непонятно. Уж не имеет ли мое новое предприятие двойной смысл — не только найти узкую дорогу к смерти, но и найти широкий путь в жизнь? Возможно, в ее более глубоком познании и понимании. Но зачем, зачем?