Пир бессмертных. Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2

И цыган шагнул из ворот к Таировой. Стрелок вскинул винтовку и прицелился. Плачущим голосом закричал из-под повязки:

— Заберите эту заразу! У меня тоже зубы! Заберите его от меня! Убью! Убью! Не видите — у меня зубы! Не позволю издеваться!!

Все кругом шарахнулись в стороны. Только Тэра шагнула вперед, заслонила собой цыгана и раскрыла белый халат на груди:

— Стреляйте прямо в сердце! Убейте меня!

Все замерли — оборванная и грязная бригада штрафников, молодые надзиратели, Александр Сергеевич, я, а по другую сторону ворот — толпа буровцев, похожих на лохматое зверье.

— Ладно! Не стреляй, часовой! Я беру все на себя! — наконец громко вздохнул старший надзиратель Плотников и вытер рукавом пот со лба. — Доктор Быстролетов, отведите больного в амбулаторию. Кстати, цыган, что б ты сдох!

Под восхищенными взглядами всех зрителей этого лагерного театра Тэра Исмайловна медленно и с достоинством запахнула халат на груди, гордо закинула голову и победоносно зашагала в больницу.

В амбулатории толстый стоматолог Буш только пожал плечами.

— Полюбуйтесь, Дмитрий Александрович!

Зубы у цыгана, как у крокодила — сильные, белые, острые и ровные. Похожие на хорошо отточенную новенькую пилу. Ни одного испорченного.

— Что же ты, Иван? А? Слазь с кресла, мозгокрут!

Цыган счастливо улыбается:

— Спасибо вам, доктора! Я обратно здоров, это объективный факт, но у нас ночью с куревом осечка получилась, так вы отведите меня по дороге в рабочий барак. Просю!

Мы даем Ивану по увесистой затрещине — справа и слева. Артур Карлович, благодушный рижанин с носом, похожим на крупную картофелину (он сидит за развращение малолетних), принимается за стерилизацию инструментов, а я веду цыгана в рабочий барак, где он у дневального быстро покупает махорку. Потом сдаю на вахту БУРа, подтвердив, что Иван был болен.

— Да я и сам вижу, что у него морда распухла! — соглашается надзиратель и пропускает цыгана без обыска. Все кончается удачно, и в БУРе цыгана встречают чуть не с поцелуями.

На разводе я долго не торчу — некогда: дел по горло и еще больше! Издали, пробираясь меж цветов в свой больничный барак, вижу, как из бани лениво выплывают две дамы в нарядных платьях и небрежно наброшенных на плечи новеньких, сшитых на заказ и по моде телогрейках; позади дам семенят их служанки с тазами, в которых сложено сполоснутое белье, мочалки и мыло. Это — заведующая амбулаторией Тамара Рачкова и заведующая ветеринарной лабораторией Елена Метельская. Обе сидят за мужей-секретарей обкомов, обе отхватили по десятке, обе связаны с опером, обе через него получили блатную работенку и откормлены до предела. Помимо работы обе заняты поисками новых любовников — царица Тамара ловит уставших на освобождение от работы, а Елена Прекрасная — голодных на обрезки мяса, получаемые для анализов, и яйца, перепадающие ей при оскоплении быков и кабанов. Чересчур вялых и не в меру страстных любовников после месяца или двух сожительства обе сдают в этап при помощи Мишки Удалого, который всегда нуждается в возможности освободить нужного человека от развода и сам не прочь отведать жаркого из блестящего медицинского стерилизатора.

— Что сегодня в клубе? — кричат мне обе дамы — я работаю в культбригаде, мне известна программа.

— Вечер самодеятельности. Потом танцы!

— До упаду? На прошлой неделе, говорят, один из танцующих упал от голода? Ха-ха-ха!

Я стискиваю зубы и тяжело шагаю на развод.

3

Перед вахтой мимо штаба и двух женских бараков тянется плац для сбора бригад на развод. За плацем расположены клумбы цветов, и если косо пересечь этот большой четырехугольник по пути с развода, то попадешь в амбулаторию, а дальше по тропинке, направо будет мой больничный барак. Возле него я с трудом поднимаю с травы ползающие на коленях и руках оборванные фигуры: это до завтрака мои больные уже расползлись по зоне в поисках пищи. Поедать овощи с грядок Таировой они не могут, — огород охраняется сторожами с палками, за пожирание цветов на клумбах Андреева нарядчик Мишка изобьет сапогами до полусмерти, он любитель всего красивого. А загаженная и затоптанная трава никому не нужна. На четвереньках, в серо-черных лохмотьях, мои больные очень похожи на стадо пасущихся овец: они рвут траву в котелки, чтобы потом выпросить у дяди Васи соли и съесть, конечно, в немытом виде, ибо есть траву не положено и потому давать воду для ее мытья санчастью запрещено, это — забота о людях.

— Вставайте, сейчас завтрак! — повторяю я, тряся за ворот ползающих людей. — Хоть бы котелки вымыли на водокачке!