Пир бессмертных. Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 3

Студент был сыном известного московского хирурга, профессора того медицинского института, в котором он учился на третьем курсе. Когда отец уехал в армию, Студент начал брать у приятеля уроки вождения машины и наехал на старушку. Случайное убийство — это легонькое уголовное дельце, дающее право на звание лагерного аристократа: по положению Студент немедленно получил пропуск бесконвойника, то есть право выхода за зону. Он доставлял нам лекарства из аптеки, сопровождал больных в центральную больницу в Мариинск, танцевал с вольными девушками у них на квартирах и считался в вольном городке видным и желанным, но — увы! — недоступным женихом — все-таки столичный студент, сын генерала… Добрая и очень расстроенная мама немедленно списалась с Сидоренко, помогла Наде перевестись в московский институт и уладила все больные вопросы с пропиской и комнатой, так что Сидоренко оставалось только любезно брать под козырек при встрече со столь высокопоставленным заключенным. Да он и не был похож на лагерника — всегда веселый, сытый, уверенный в будущем, он носил хорошо перешитую солдатскую форму и издали смахивал на опера Долинского, только был моложе и стройнее.

Как-то в те дни Студент отвез тяжелобольных в центральную больницу в Мариинск и возвратился поздно, усталый и встревоженный.

— Вы знаете, доктор, наш батя в конце концов нарвется на скандал: сегодня я краем уха слышал в управлении, как начальники с третьего и пятого доказывали Долинскому, что Сидоренко кормит лагерников за счет каких-то скрытых фондов. А знаете, как это называется? Обкрадывание государства в военное время! Петров с третьего кричал: «Сидоренко у солдат на передовых из глотки выдирает кусок и сует его врагам народа!»

— Что это за Петров?

— Да смещенный в прошлом году с восьмого, слышали? Он украл тысячу новых валенок и поджег склад. Помните массовое обморожение рабочих бригад? Это как раз у него случилось!

— Сволочь какая…

— Сволочь не сволочь, а повредить бате может. У Сидоренко я имею пропуск, живу лучше вольных. А придет другой — неизвестно, как повернется дело. И на черта ему работяги, доктор? Вот еще лагерный толстовец сыскался: помешался на человечности! Сам полетит и других потянет… Петров требует строжайшей ревизии, угрожает прокурором и Москвой.

Я потер лоб для прояснения мыслей: дело принимало серьезный оборот. Надо предупредить Сидоренко.

— Черт… Как бы это поговорить с нашими штабными бухгалтерами? Устройте мне завтра разговор с Рубинштейном: пригласите его сюда, ладно? Ну, рассказывайте дальше. Что отвечал Долинский?

— Ничего. Улыбался, молчал, внимательно слушал. Ведь он сам весь этот год с наслаждением режет все смелые начинания бати — насчет расширения свинарников и удвоения сдачи мяса в армию, насчет заготовок кормов… Проваливает на законных основаниях все Сидоренкины патриотические штучки — я об этом слышал на вечеринке у Веры Николаевны Глухих — там был наш вольный агроном Федьковс-кий, бывший заключенный.

Студент вздохнул и отправился отдыхать, обронив в дверях:

— Уж эти мне доморощенные герои! Не замечают, что курок взведен и остается сделать последнее движение пальцем.

«И верно: батя — прекраснодушный слепец!» — подумал я.

На следующий вечер к концу приема в амбулаторию явился Рубинштейн. Больные уже разошлись, санитар принялся за уборку, Студент понес нарядчику список освобожденных. Мы остались одни. Я рассказал новости, привезенные Студентом из Мариинска.

Маленький бухгалтер снял старомодное пенсне, медленно протер стекла и задумался. Он как будто сразу постарел, поблек, стал меньше.

— Я давно озабочен этим. Сведения поступают со всех сторон, и все плохие. Гроза надвигается…

Рубинштейн напоминал нахохлившуюся под осенним дождем птицу — повел длинным носом направо и налево, потом вобрал голову в плечи да так и остался сидеть на высоком стульчике для перевязок. Теперь он был похож на промокшую галку на позабытом среди поля подсолнухе.

— Я озабочен больше, чем вы, доктор. Мы оба — советские люди: желаем лучшего питания нашим голодным товарищам, хотим сдать больше хлеба и мяса фронту, помогаем успеху начальника. Он этого достоин. Но вы, доктор, только сочувствуете. Вы — врач, хозяйство вас не касается. Сидоренко, я и Федьковский — хозяйственники, мы в ответе за все. Поняли разницу? С замиранием сердца мы идем по канату, к которому с ножом крадется Долинский.

— Негодяй!