Пир бессмертных. Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 3

Ровно через десять лет со дня ареста меня вызвали из камеры, вымыли в бане, побрили и одели в новенькую серую куртку и брюки гражданского покроя. Сердце екнуло в предчувствии недоброго. «Начинается! — повторял я себе. — Сейчас ты все узнаешь». Два вахтера под руки ввели меня в обширный кабинет, где за большим письменным столом сидел рыжеватый генерал-майор, а рядом стоял полковник. Много позднее мне сообщили их фамилии и судьбу: оба были расстреляны.

— Здравствуйте, Димитрий Александрович! — приветливо сказал генерал. — Как поживаете?

Я не нашелся, что сказать, и молчал.

— Подведите его ближе. Вот сюда! Смотрите, чтоб не упал! Поставьте лицом к окну, — приказал дюжим вахтерам генерал.

Полковник вполголоса почтительно разъяснил мне:

— С вами говорит начальник следственного отдела!

Пауза. Мгновения последней подготовки перед началом поединка. Сейчас произойдет непоправимое…

— Ну-с, Димитрий Александрович, узнали площадь? Как она называется?

Я ответил.

— Так-так. Вижу, что не забыли. А как называется бульвар, который начинается налево от Большой Оперы в Париже?

Ответ.

— Хорошо, очень хорошо, — генерал помолчал, пощупал меня глазами и вдруг резко бросил мне в лицо: — Через полчаса вы можете очутиться вон там, у входа в метро! Через месяц — в Париже! Слышите?! Ну?! Отвечайте!

Я молчал.

— Растерялись? Понятно! Я объясню: решил провести вас через амнистию! Вы — нужный человек! Сегодня же можете отправиться обедать в «Метрополь», через пару недель в отель «Ритц»! О работе с вами поговорят позднее. Слышите? А?

Я собрался с силами. Выпрямился.

— Мои преступления вымышлены, они ничем не доказаны, гражданин начальник. Я — подозреваемый, которого нельзя амнистировать. Можно только назначить переслед-ствие и отпустить на волю. Потом можно начинать и разговор о работе.

Генерал жестко засмеялся. Встал.

— Подведите его еще ближе. Вот так, — он повернулся ко мне и постучал пальцем по стеклу. — Видите множество людей на площади, Димитрий Александрович? Это рядовые наши граждане, обыкновенные люди. Все они — подозреваемые и поэтому пока что находятся там, по ту сторону стены этого дома. По эту — подозреваемых нет: здесь находятся только осужденные. Вы арестованы — значит и осуждены. Если это целесообразно, мы готовы вас амнистировать. Слышите — амнистировать. Вы ясно поняли мое намерение?

Еще бы… Выпустить меня с клеймом на лбу, чтобы сначала снова использовать, скажем, в качестве провокатора, а потом, когда это перестанет быть нужным, вернуть обратно, но уже без права заявлять о своей невиновности… Пересмотр дела он отклоняет, а принятие мною амнистии — это формальная расписка в несовершенном преступлении… Нет, когда-то я мог быть восторженным и добровольным исполнителем, но процветающим рабом я быть не должен.

Я думал и молчал. Генерал и полковник переглянулись.

— Послушайте, Димитрий Александрович, скажите: что вы стали бы делать, если бы вышли на эту площадь? Да еще в такой солнечный день? Ну-ка? Отвечайте, не бойтесь!

Сердце так сильно и тяжело билось, что казалось, генерал слышит эти глухие удары. Мне было стыдно за свое сердце — ведь утром оно казалось полумертвым. Я задыхался, но собрал все силы и выпрямился. Какой величественный, какой страшный момент! Мысли несутся неудержимо, скачут, обгоняя друг друга… «Надо выдержать действительность, когда откроешь глаза: это надо уметь», — лепечет живой мертвец и улыбается мне сквозь морозный полумрак карцера. А Рубинштейн — маленький бухгалтер и большой герой? Он сумел открыть глаза и выдержал! Только бы и мне выстоять испытание до конца!

— Я подошел бы к первой же витрине и ногой выбил бы ее!

Генерал и полковник быстро переглядываются: «Спятил с ума?»

Ласково:

— А зачем, Димитрий Александрович?

— Чтобы скорее опять попасть в заключение.

Мгновенный обмен взглядами: «Да он рехнулся!»

Еще ласковее, почти по-матерински:

— А это вам зачем, Димитрий Александрович?

Вот оно, отречение от жизни во имя правды, добровольное прощание с близкой волей! Но я — не Скшиньский и поэтому смело открываю глаза перед жестоким ликом такой жизни.

Я широко открываю глаза и гордо закидываю голову. Решено.

Я отвергаю свободу, покупаемую у кривды, и да здравствует свобода, даруемая советскому человеку правдой!

За отказ от амнистии Сидоренко получил пять лет лагерей. Я получил одиночное заключение в условиях особого режима спецобъекта. Через три года в мой каменный ящик вошли три молодых человека. Я их плохо видел, потому что года за полтора до этого произошло кровоизлияние в оба глаза, но все же видел — синие верха фуражек и малиновые околыши. Но я не понимал, кто они и что значит эта форма. Думая дать им больше места, хотел отступить назад, но оступился и упал и не мог подняться, потому что не был в состоянии определить свое положение в пространстве. Молодые парни сердечно рассмеялись и опять что-то сказали, а потом им надоело возиться, и они попросту ухватили меня за ноги и выволокли из камеры.