Пир Джона Сатурналла

Она обличающе тыкала пальцем, окруженная молельщиками, тоже повстававшими с мест. В следующую минуту в церкви поднялся страшный гвалт: упреки, обвинения, непотребная брань. Ему следовало бы спуститься с кафедры, знал отец Хоул. Следовало бы пройти между ними, раздавая тумаки и сурово выговаривая, как он сделал памятным вечером в праздник эля. Но он совсем растерялся от криков, воплей и проклятий, которые раскатывались эхом вперед и назад по гулкому залу, пока наконец среди общего шума не возвысился грозный голос:

— Да как смеем мы осквернять храм Божий срамословием? — Тимоти Марпот решительно прошагал по проходу между скамьями. — Бог испытывал Адама Евой, его собственной женой. Теперь Он испытывает нас.

— И каким же образом Он это делает, брат Тим? — с угрюмым вызовом спросил кто-то в толпе прихожан.

Послышалось несколько смешков, но Марпот воздел над головой Библию.

— Мое имя — Тимоти, — звучно произнес он, обводя толпу цепкими голубыми глазами. — Тимоти означает «страх Божий». И я поистине боюсь одного только Бога. Он испытывает нас, как уже делал однажды. Послав нам ведьму.

В церкви наступила тишина. Преподобный Хоул просто стоял и смотрел, ничего не предпринимая.

— Нас будет направлять наша вера, — возгласил церковный староста. — Если средь нас ходит ведьма, мы найдем ее. Мы заглянем в душу каждого. — И добавил, вскинув взгляд на кафедру: — Разумеется, если отец Хоул позволит.

Так начались слушания.

— А ну-ка, тихо там! — рявкнул сейчас Арон на Конни Каллендер, которая перенесла тяжесть тела с одного колена на другое и раздраженно заворчала.

Марпот отдал указания ясные и четкие, знал священник. Рта не открывать, глаз не подымать. Для ослушников — колодки у общинного выгона. Сейчас в них сидел Том Хоб. Колодки или чего похуже, подумал отец Хоул. Крайним в ряду коленопреклоненных стоял Джейк Старлинг, уставившись в пол и шевеля губами в беззвучной молитве. Один глаз у него полностью заплыл багровым кровоподтеком.

Некоторые допытуемые оказались неподатливыми, объяснял брат Тимоти. Они могли стоять на коленях перед престолом до самой ночи, пока все прочие свидетельствовали об их правых и неправых деяниях. Они могли упорствовать до рассвета, а то и до позднего утра. Но в конце концов по деревне разносилась весть об их покаянии, и они облачались в белые простыни. Тогда у дома старосты собирались толпой молельщики со своими длинными розгами и резким смехом, чтобы гнать нечестивцев до церкви. Эти люди насмехались над Богом, говорил Марпот. Теперь Бог насмехается над ними.

Отец Хоул тоже уперся взглядом в пол. Давеча Джон Сандалл рисовал пальму на этих каменных плитах, и рука мальчика дрожала сильнее, чем у него по утрам, до первого глотка спиртного. Сколько лет прошло с тех пор, как Сюзанна Сандалл вернулась в деревню? Одиннадцать? Он вспомнил, как она появилась здесь на другой день после смерти леди Анны, когда вся церковь была завешена траурными полотнищами по приказу сэра Уильяма. Появилась со вздутым чревом, где уже жил младенец, который годы спустя возьмет мел и нарисует пальму. Неделю назад они с ней смотрели с порога хижины, как парнишка идет через луг. «Что-то станется с ним?» — тяжело вздохнула Сюзанна. Она вытянула из него обещание, и теперь оно тяготило душу. Священник чувствовал страшную усталость. Усталость и жажду.

Воздух снаружи был влажный. Над деревенским лугом разносился храп Тома Хоба. В доме Марпота горели огни, но остальные дома стояли темные. Поначалу иные вешали ветку крушины над дверью, но последователи Тимоти Марпота все их посрывали. Старые обычаи, подумал отец Хоул. Старые страхи.

— Только чистый душой способен увидеть ведьму, — сказал священнику голубоглазый мужчина, стоявший между Ароном Клафом и его угрюмым сыном Эфраимом. — Вот почему она нападает на невинных. Чтобы они не успели разглядеть ее подлинное обличье. Ибо ребенок обязательно опознает ведьму, святой отец. Уж вы мне поверьте.

Но отец Хоул помнил согбенного старца в голубом балахоне. Неужели он стал бы избивать деревенских дурачков? Или заставлять старух часами стоять на коленях? Неужели он послал бы ведьму, чтоб травила детей? Из прошлого, отделенного от него четырьмя десятилетиями, до отца Хоула донесся звон бьющихся стекол.

«Глупости!» — сурово одернул себя он. Церковный староста — не зойлендский фанатик. Болезнь уйдет. Обещание, данное Сюзанне Сандалл, утратит силу. Преподобный Хоул стоял один на краю пустынного луга.

«Пальма возвышается», — пробормотал он. Потом повернулся и побрел к своему дому.

Болезнь перепрыгивала из одного дома в другой, носилась взад-вперед по деревне. Пораженные ею дети сначала горели в лихорадке, потом исходили рвотой. Как и предрекала Мерси Старлинг. Под конец, сказала Джону матушка, несчастные извивались и корчились от боли, как насаженный на булавку червь.

После гневной вспышки Мерси она настрого запретила ему ходить в деревню. С утра Джон взбирался на склон и бродил знакомыми путями, пока дневной зной не прогонял его вниз, в буковую рощицу на краю луга. Там он ждал и прислушивался.