Пираты Короля-Солнца(ч1-5,по главу19)

А Ролан де Линьет сделался общим любимцем. Сам Ролан особо привязался к Анри де Вандому. Он был благодарен ему за содействие в проникновение на борт ''Короны'', за его заступничество, да и просто испытывал к Анри симпатию, видя в нем близкого по возрасту человека, способного более чем кто-либо, понять чувство романтического энтузиазма, с которым Ролан писал свои мемуары. Ролан восхищался изяществом и аккуратностью Анри – ему-то еще во время службы в должности пажа при дворе Людовика не раз попадало от начальства за небрежный внешний вид.

Анри де Вандом, в свою очередь, старался подражать Ролану, перенять его мальчишеские ухватки. Анри не без ревности отмечал, что Ролан с наисерьезнейшим видом говорит невероятно наивные, даже, пожалуй, смешные вещи, и эти забавные высказывания почему-то вызывают у серьезных, умудренных опытом людей снисходительные, мягкие улыбки. Он не стесняется спросить кого угодно о чем угодно, если чего не знает – а он почти ничего не знает! И ему все отвечают! Барабанщик – Бог знает, как ему это удалось! – завоевал расположение самого Пиратского вожака, Бражелона, что пажу казалось и вовсе невероятным. Пиратский вожак, добродушно посмеиваясь, выслушивал дурацкие россказни барабанщика, вовсе не дурея от его ребяческой болтовни, а снизошел даже до того, что соизволил выслушать несколько отрывков из сочинения Ролана и вынес свой вердикт: ''Молодец, малек!" Анри не верил, что к сочиняемым Роланом нелепостям можно отнестись серьезно, скорее всего, от скуки. Роланчик забавляет господина виконта и его компанию. Но господин виконт вручил Ролану пачку великолепной бумаги для поощрения дальнейшего творчества юного мемуариста. Ролан завизжал от восторга – последние главы своих мемуаров он писал, на чем придется, даже на салфетках. Безумие барабанщика поощрялось, и Вандому оставалось только дивиться. Бумагу Рауль, по всей вероятности, прихватил в Штабе, на такой бумаге только Его Величеству писать, а он раздает неизвестно кому.

– Такой щедрый дар, сударь! Мне теперь надолго хватит! – с восхищением говорил Ролан, пересчитывая листы.

– Понадобится еще, скажи.

– Вы можете еще достать, когда вся эта пачка выйдет?

– Сколько угодно.

– Но это же королевская бумага! Король не разозлится.

– Король перебьется, – небрежно заметил Пиратский вожак, чем привел барабанщика в полный восторг, ибо бывший паж Короля-Солнца считал Двор Его Величества очень скучным местом.

Может, Бражелон всерьез верит в талант Ролана, но, скорее всего, ему все равно – бумага-то не его собственная, а королевская, не он же за нее платил?! Анри не высказывал свои соображения барабанщику. Ни о шутовской роли мемуариста, ни о наивности стиля произведения Ролана. Чем бы дитя не тешилось, думал Анри. Лучше пусть сочиняет мемуары, чем придумывает свои ужасные авантюры. И Анри, добрый от природы, убеждал мальчика в том, что все восхищаются его творчеством, включая и господина де Бражелона, которого Ролан в начале путешествия считал циничным скептиком, но, узнав поближе, заявил Вандому, что виконт для него – кладезь информации.

И Рауль обстоятельно отвечал на наивные вопросы дотошного мальчишки. У него и голос менялся, становился мягче, что ли. Анри даже показалось – что было уже совсем глупо и дико – голос виконта в такие моменты все-таки напоминал пажу интонации, с которыми обращался к Бофорочке милый, любезный, потерянный Шевалье де Сен-Дени! Это было наваждением, и довольно с меня самообманов, говорил себе Анри. С ним самим, Анри де Вандомом, Рауль не говорил таким голосом. И глаза у него были другие. В синих глазах господина де Бражелона /таких красивых!/ появлялся лед, когда он смотрел на Анри. Все-таки он считает меня трусом после того шторма, сокрушался Анри. Если бы он знал, что я не трус, а… трусиха, может и голос смягчился бы, и синий лед в глазах растаял бы.

Несмотря на старания Анжелики де Бофор подражать бойкому подвижному мальчишке, в ней против воли прорывалось нечто неуловимо-девичье, изящество – но не юношеское, а изящество молодой девушки, и эти качества – нежность, грация, слабость и даже трусость в какой-то степени – / как легко прощают мужчины женщинам трусость – тем храбрее кажутся они сами!/ и склонность к слезам / и это тоже так трогательно у милых дам, что отважные кавалеры клянутся своим возлюбленным, что готовы умереть за одну слезинку своей милой, но сами-то старательно скрывают даже от лучших друзей ''соленую водичку''/. И Рауль был очарован дочерью герцога, когда провожал ее во дворец. Но в Анри те же самые качества казались Раулю доведенными до абсурда, вызывали чувство, близкое к снисходительной жалости, даже напоминали о женоподобном шевалье де Лоррене и Филиппе Орлеанском, а воспоминание само по себе было не из приятных – хотя Рауль отгонял подобные мысли, убеждая себя в том, что Вандом, невиннейшее не свете создание ''не из таких''.