Пирог из горького миндаля

– Он-то как раз настоящий писатель, и потенциально – очень неплохой. Я нашел старые журналы с его ранними вещами. Они наивны, конечно… Но в них что-то есть. Какая-то искра. Они запоминаются. Но Савельев, видимо, рассудил, что если писать как хочется, ни денег, ни славы это не принесет. И стал писать так, как надо. Нашел востребованную тему и принялся без устали вспахивать эту делянку. Деревенская проза, историко-патриотические экскурсы… Сразу у него все заработало: публикации, Союз писателей, а там и свои сборники пошли. Легенда о тульском самородке выстрелила в нужный момент. Савельев объявил, что он певец родной земли – и пел как соловей. На радио много выступал, читал свои тексты. Даже передача была: «Час Тульского Зодчего».

– Час? – ужаснулся Бабкин.

– Шла двадцать пять минут.

Оба рассмеялись.

– Прохор успел вскочить в последний вагон, – сказал Илюшин. – Лет через десять все эти деревенские славословия уже никого не интересовали. Но тогда он снял сливки со своей популярности. Не удивлюсь, кстати, если б его патриотические рассказы о воспитании молодежи включили в школьные учебники. Они такие… правильные. Не придерешься! Но кем Прохор никогда не был, так это дураком. Он отлично понимал, что вся его писательская слава – пшик. Где-то есть настоящий табель о рангах, и в этом табеле Прохор Савельев никто.

– Думаешь, его это заботило?

– Судя по тому, как тщательно он поддерживал легенду о своем величии – еще как.

– Просто они все чокнутые на этой теме. Писатели.

– Может быть, и так. А может, Савельев всех презирал: и тех, кто взрастил его как Тульского Зодчего, и тех, кто его читал. Но нельзя играть в игру «как здорово я вас всех облапошил» и не задумываться над тем, что самым главным облапошенным в ней оказываешься ты сам.

Бабкин заварил себе кофе и вернулся к Макару.

– Ладно, поехали дальше. В двухтысячном году на Прохора нисходит блажь, и он собирает у себя семейство, которое до этого сам же разогнал. Крутого норова был мужик. С обоими сыновьями поссорился, племянниц за людей не держал. Встреча закончилась смертью Павла Варнавина.

– Почему Варнавина?

– Вениамин еще в юности поменял фамилию. В общем, было проведено расследование, установили виновность Яны Тишко. Она, собственно, все признала. Ее с матерью выгнали из дома Савельева, остальные в течение следующих двух недель сами разъехались. Прохор никого из детей при себе не оставил, но облагодетельствовал двоих: племянницу Людмилу и младшего сына. Вениамина, среди домашних – Веника.

– Значит, племянницу и сына, – повторил Макар. – А третьему ничего не досталось. Вот с этого момента давай-ка подробнее.

…Юрий Савельев был отцовским разочарованием примерно с трех лет. Как только пошел в детский сад, и к нему злыми репейниками принялись цепляться простуды и гриппы. Наследник рода Савельевых – и вдруг жалкий болезненный выродок? Прохор злился. Не будь так очевидно, что Раиса ему верна, он обвинил бы ее в том, что ребенок не от него.

Юра рос, но из болезней не выбрался. Он пропускал детские праздники, на утренниках ему никогда не давали большие роли, потому что учителя знали: Юрка под новый год наверняка свалится с очередным гриппом. Так и случалось.

Сам Прохор никогда не болел ничем серьезнее простуды. Он презирал хилых и чахлых. То, что хилый и чахлый родился в его собственной семье, оскорбляло Прохора. Унижало его достоинство.

Юрка со своими соплями, головными болями, температурами и воспалениями был постоянным отцовским позором.

Пожалеть мальчика Прохору и в голову не приходило. Для жалости есть мать. А парень должен расти мужиком, а не сопливой тряпкой!

Старший Савельев уважал физическую силу. Обливался холодной водой, нырял в прорубь, отжимался и подтягивался на турнике пятьдесят раз, несмотря на крупное свое телосложение. Мечтал, чтобы сын был похож на него.

Юра рос серьезным, сосредоточенным, много читал (что еще делать, когда валяешься в постели с температурой) и отказывался понимать, зачем нужно терпеть ледяную воду и холодный ветер. С отцом его родила одна черта – упрямство. Прохор тщетно пытался заставить сына делать хотя бы утреннюю зарядку. Юрка, только выбравшийся из простуд, желал лишь одного: чтобы его не трогали. Он знал, что промежуток между болезнями будет недолгим, и отказывался тратить ресурсы своего тела на то, что не приносит ни малейшего удовольствия.

– Ты будешь здоровым! – гремел Прохор. – Это закалка, кретин!

– Польза от закаливания не подтверждена, – сдержанно сообщал пятнадцатилетний Юра. – Возможно, мы имеем дело с одним из самых глобальных самообманов за всю историю медицины.

Очередной чувствительный удар он нанес Прохору, когда внезапно для отца и матери поступил на геологический.

Старший Савельев распланировал, как будет проходить дальнейшая жизнь его сына. Сначала – экономический факультет. Потом его связи позволят пристроить Юрия на теплое место в тульской администрации. Карьерный рост сыну обеспечен. Последует перевод в Москву, а там лишь нужно будет прибиться к стоящему человечку, и тот потащит за собой Юрия, как паровоз.