Пирог из горького миндаля

– Из-за него. Из-за его твердолобости и упрямства. Его предупреждали, потом угрожали… Любой нормальный человек отступил бы! Но Юра же лучше других все знает! Он считал себя неуязвимым. Подумать о жене ему и в голову не приходило. Счастье, что ребенок остался жив!

– Он был с ними, когда все случилось?

– Нет, они шли вдвоем. Но ведь могли вломиться в дом, таких случаев хватало. Все неуемная Юркина гордыня. Поверьте, к нему я никогда не стал бы обращаться за помощью. Лучше смерть!

Это прозвучало довольно напыщенно. «Интересно, чего здесь больше – самолюбования или здравого смысла?» Илюшин пристально наблюдал за Вениамином. Он красовался, конечно. Легко красоваться, когда ты здоров. Но может быть, он не играл, говоря о том, что предпочел бы умереть, чем прийти к брату с протянутой рукой.

– В итоге вы все-таки вылечились, – сказал Макар, допивая остывший чай.

– Вас интересует, откуда деньги? Их дал отец.

– Вот как?

– Говорю же, я не собираюсь ничего от вас скрывать, – усмехнулся Варнавин. – Да, мое излечение – это заслуга врачей и Прохора.

– Почему он вам помог?

– Потому что мой сын был мертв! И не просто мертв, а убит в его доме! Косвенным образом – из-за него. Это Прохор затеял негласное соревнование внуков, он созвал всех нас, включая психически больную девочку. Я каждый час своего пребывания в его доме чувствовал, что назревает нечто ужасное. Думаю, не я один. Когда убили Пашу, даже мой отец не мог отрицать своей вины. Он использовал все свои связи, чтобы дело замяли, спустили на тормозах. Видите ли, ему не нужен был скандал, связанный с именем Тульского Зодчего! Он дал мне денег, всю требуемую сумму. Наши отношения после этого не стали лучше. Прохор ведь поступил так не из сочувствия ко мне, не из желания видеть сына здоровым и счастливым. Это была попытка откупиться. От меня, от своей совести. И ничего больше.

Он резко встал, отвернулся, быстро провел ладонью по лицу.

– Простите. Я не в состоянии спокойно вспоминать об этом. Наверное, никогда не научусь.

Макар помолчал. Он надеялся, что молчание будет расценено как сочувственное. Варнавин из тех людей, которые все истолковывают в свою пользу – и слова, и тишину. Пусть думает, что Илюшин соболезнует его трагедии. В конце концов, он ведь этого и хочет: жалости.

В переживания Варнавина, касающиеся отношений с отцом, Макар не верил. Он видел перед собой человека хитрого, беспринципного и ловкого. Того, кто с юности балансировал на грани мошенничества, но ухитрялся оставаться невредимым благодаря своему обаянию и удачливости. Отношений с матерью он наладить не пытался, объясниться к ней не ездил (или умолчал об этом). У отца взял деньги и больше с ним не общался. Нет, он определенно не стал бы страдать из-за того, что Прохор его недостаточно сильно любит.

«За дурака меня держишь, – мысленно укорил Варнавина Макар. – Это зря».

Он попросил Вениамина пересказать события того дня. Для вида записал сказанное, но в действительности это не требовалось: память у него была как подсыхающий цемент, в котором отпечатанное остается навсегда. Ничего нового Варнавин ему не сообщил.

В коридоре понемногу нарастал шум. Там собирались женщины, ждущие своего наставника, и Макар понял, что пора сворачивать разговор.

– У меня еще один вопрос.

– Не я ли убил собственного сына? – усмехнулся Варнавин. – Не стесняйтесь! Вы ведь к этому ведете? Точнее, не вы – вы порядочный человек и все понимаете, – но ваша клиентка. Я прав?

– Не правы, – спокойно сказал Макар. – Но кстати, раз уж об этом зашел разговор. Это вы убили Павла?

В дверь заглянули.

– Венечка, все собрались! – прощебетала женщина, одетая так же ярко, как Варнавин.

– Иду, Леночка, иду! Пять минут! – Он снова обернулся к Илюшину. – Нет, не я. Я любил своего сына. Как выяснилось, недостаточно, чтобы защитить его. Вот чего я себе никогда не прощу. Наше с Тамарой горе… оно неизмеримо. Каждое утро я просыпаюсь с мыслью, что мог бы все изменить, если бы вовремя увез его из Литвиновки. В этом смысле я виновен в его гибели. Но убила его Яна Тишко. И она об этом знает.

Макар кивнул:

– Ясно. Но вопрос мой был в другом. Что за размолвка у вас вышла с братом?

– А, пустое. Поверьте, не стоит даже того, чтобы об этом упоминать.

Илюшин вышел из подворотни и поплотнее затянул на горле шарф. «Значит, даже упоминания не стоит… Это у Варнавина-то, охотно ругающего брата? Врет». Он снова подумал о том, не обратиться ли к Юрию. Но Савельев почти наверняка откажется с ним разговаривать.

Была еще одна причина, почему Илюшин держал младшего сына Прохора за лжеца.

Вениамин говорил с ним проникновенно. А Макар не доверял людям, говорящим проникновенно о своей беде. Он считал их лицедеями, актерами, любующимися собой во время исполнения роли. Человек страдающий может говорить просто. Может выдавливать слова мучительно и тяжело. Может нести злобную чушь, может кричать, может бормотать и заикаться. Но практически никогда он не способен вещать красиво – это требует подключения тех ресурсов, которые плохо совместимы с настоящей болью.