Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры

Но почему‑то мне вовсе не стало легче.

Когда все легли спать, Анеля шепотом позвала меня к себе под одеяло. Ей тогда было уже шестнадцать, и было видно, как она прекрасна.

– Расскажу тебе правду, как все было и будет, – завела рассказ Анеля. – Жили-были муж с женой, и всего у них было в достатке – светлый дом, хозяйство и работники, почет и уважение. И друг друга любили они крепко-крепко. Только не дал им бог детей. Как ни молились, как ни просили они – не рождались, и все.

Я даже дыхание задержала, боясь спугнуть сестрину сказку.

– Грустила как‑то жена в саду, и проходила мимо ограды старая ведьма – уродливая, кривая и согнутая, как рыболовный крючок. Она окликнула женщину и попросила у той яблочко из сада. Женщина была очень доброй, и она сорвала для ведьмы не одно, а два яблочка – одно красное, сладкое, а другое зеленое, кисловатое.

«Бери, бабушка», – сказала она.

А старая ведьма ей и ответила:

«Вижу, щедра ты не в меру и доверчива. Но я все же хочу тебя наградить, да не одним, а двумя подарками. Точь-в‑точь как твое угощение».

Вскоре та женщина забеременела. Родилась у нее дочка – румяная и славная, как наливное яблочко. Не могли на нее нарадоваться муж с женой. Да только чем старше она становилась, тем яснее было, что дочка их не от мира сего и глупа. Ей лишь бы козой по полям скакать и сказки разные слушать. Учиться она не хотела, по дому и двух чашек помыть не могла. Даром что красавица писаная, такую замуж отдать – стыда потом не оберешься.

Прошло восемь лет, и женщина забеременела снова, хоть вовсе этого не ждала.

Родилась у нее вторая дочка. Лицом смугла, телом худа, глазами смотрит – как сверлами сверлит. Росла вторая дочка не по дням, а по часам. Читать выучилась в три года, а считать и того раньше. И вскоре стало ясно, что ей весь ум достался, не то что старшей.

Вспомнила тогда женщина про ведьмины подарки и загрустила. Встала она между яблонек и сказала:

«Мне была нужна только одна дочка – умница и красавица! А не две, и каждой чего‑то да не хватает!» – сказала так и заплакала.

Грянул тогда гром, пригнулись деревья. Глядь – а у забора снова горбатая ведьма стоит!

«Что, недовольна моими дарами? Так я их заберу тогда! Одну съем, а вторую возьму в услужение».

Сказка была долгой, конца я так и не услышала – заснула. История, рассказанная Анелей, враз примирила меня с миром вокруг, с тревогой родителей, так поздно ими ставших; со смехом мальчишек над моим неказистым лицом и чересчур высоким ростом. Пусть никто не понимает, только мы с Анелей: она – красное сладкое яблочко, а я – кислое и зеленое. Такова была правда, и она лучше, чем любая ложь из жалости.

Дифтерит сожрал сестру за три дня, но все вокруг – родители, доктора, прислуга – твердили, что она поправится, хоть было очевидно, что это не так.

Меня и близко не подпускали к комнате Анели, а когда все было кончено, ее вещи сожгли, а комнату обработали хлором. Мне ничего не осталось, кроме историй, которые она мне рассказывала, пока была здорова.

В первый день в пансионе Блаженной Иоанны, когда нас развели по комнатам и представили соседкам, я впервые оказалась с Данкой лицом к лицу. У нее был упрямый подбородок, темные гладкие волосы и сердитый взгляд. Она по-хозяйски обошла меня кругом и дернула за косу. В точности как делала Анеля, только сильнее.

– Не нравишься ты мне, – заявила она напрямик, – дылда носатая.

– Зато я умная. – Я совсем не обиделась на ее прямоту. Даже наоборот. – Считаю и стихи запоминаю лучше всех.

– А драться умеешь?

– Если придется, – пообещала я своей новой названой сестре.

Так мы стали неразлучны. Пока она не начала мне врать.

Ведьма наконец обращает на меня внимание. Кивает на ведра у печи:

– Чего стоишь столбом? Натаскай снега.

Делать нечего. Проще согласиться, чем выслушивать отборную брань.

Полные ведра чистейшего лесного снега ставлю на печь и какое‑то время наблюдаю, как тот обращается в воду. Старуха тем временем отмеряет пшеницу и дрожжи. Перебирает травы, которыми она сдабривает свое пойло, чтобы перебить сивушный запах.

– Вот времена‑то настали, вот времена…

– Много работы? – спрашиваю из вежливости.

– Болтай поменьше да шевелись пошустрее, – цыкает на меня бабка и замахивается деревянной ложкой. – Послал Господь обузу на мою голову…

На нее нет смысла обижаться. По крайней мере, пока я живу под ее крышей.

Я молча принимаюсь толочь уголь, пока старуха колдует над своим аппаратом. Молча заливаю воду в бак, насыпаю зерно в кадку – разумеется, время от времени получая ложкой по пальцам, – таскаю пустые бутыли из погреба и обтираю их от пыли и паутины.

Между делом бабка все же сообщает мне, что приходил деревенский староста. Выходит, это его я видела, возвращаясь из леса. У сына старосты скоро свадьба, вот тот и суетится заранее. Когда зелье будет готово, заплатит мясом.

– Обещал двух поросят и четверть ягненка, – хмуро поясняет она.

При мысли о мясе на сердце становится веселей. Сколько вкусного можно будет приготовить! И супов, и жаркого, а из копытец заливного наварить! Одной утятиной и кашей можно прожить, но они успели мне осточертеть.