Писатель Сталин. Язык, приемы, сюжеты

Сравнить ли? Ты блещешь лучами,А к ночи сбегаются тени.Он же, всегда он с нами,

Как солнце нам светит Ленин[620].Где сравненье, достойное для полководца побед?Сталин больше, чем солнце, —Ведь солнце не всех освещает, —

А великий наш вождь всем, кто трудится, — радости свет[621].

Это странный, незакатный свет, вечно стоящее в зените солнце, не чередующееся с ночной тьмой. Казенная агиография довольно мало повествует о страдальческом умирании и воскрешении вождя, если не считать положенной ему должностной квоты скромного революционного мученичества, наподобие бакинской тюрьмы или ледяной Туруханской ссылки. Никакого жертвенного преображения, почти никаких мистических метаморфоз, сопряженных с духовными исканиями, — только неуклонный рассвет и за ним сияние полудня (исключения — книга Барбюса и фильм «Клятва», где в Сталина вселяется дух умершего Ильича). Место инициационных страстей занимают равномерно нарастающие «победы над врагами» как витки уверенного восхождения к божественному апофеозу. Однако наряду с этим статическим величием есть и вторая, повседневно-динамическая сторона его культового облика.

Пребывая на неотмирных высотах, вождь олицетворяет абсолютную истину — но одновременно, в своей юдольной ипостаси, он вместе со всем советским народом еще только шествует к ней. Он нисходит под землю и в глубины сердец, чтобы распознать там дьявольские козни; удаляется во мрак государственной тайны, чтобы озарить потом всех светом откровения. Он и гарант цели, и способ ее достижения; воплощение коммунизма и дорога к нему; одновременно и демиург, и преданный жрец демиурга, освежающий страждущую землю благодатной росой мудрых статей, речей и респонсов, которые разрешают недоумение любого советского человека, от высокоумного академика до скромнейшего «винтика» — Иванова Ивана Филипповича. Он живет в каждом — и бытийствует надо всеми.

И это же раздвоение нагнетается в его официальном отношении к собственной персоне. Тут стоит вернуться к сталинской манере говорить о себе в третьем лице, которая ранее упоминалась среди прочего по поводу его удивительного призыва «сплотиться вокруг партии Ленина — Сталина» (июль 1941 года). Понятно, что сам автор лозунга применительно к этому тотему занимает лишь подчиненное, служебное положение: на собственный лучезарный лик председатель ГКО взирает как бы снизу, взглядом истового адепта[622]. Такую же почтительную позу принимает он, включая «труды Сталина» в компендиум непререкаемого марксистского наследия. Зато совсем иначе он ведет себя в тех — правда, довольно редких — обстоятельствах, когда критикует эти работы за несвоевременность и непригодность в новых условиях. Скажем, в брошюре 1926 года «К вопросам ленинизма» Сталин упраздняет «старую, совершенно недостаточную формулу из брошюры Сталина» 1924 года. Спустя четверть века, в 1952‐м, он, говоря об экономике, вновь призывает «откинуть» другую свою «известную формулировку» как «неточную, неудовлетворительную». Аналогичной критике подвергается заодно не менее устаревшее ленинское положение: «Можно ли утверждать, что известный тезис Сталина <…> все еще остается в силе? Можно ли утверждать, что известный тезис Ленина <…> все еще остается в силе? Я думаю, что нельзя этого утверждать. Ввиду новых условий <…> оба тезиса нужно считать утратившими силу».

Итак, правильность или, напротив, неактуальность «тезисов Сталина» оценивает сам Сталин, только нынешний, вновь и вновь соединяющий в себе динамический релятивизм с застылой авторитарностью вердиктов. Отрекаясь от себя прошлого, он приносит его в жертву своему сакральному alter ego. Нелицеприятная самокритика замещает ему репрессии против пройденного этапа собственной личности, являя собой стадию ее диалектического самоуничтожения во имя сверхцели, тоже олицетворяемой Сталиным. Метафизическую подоплеку этого раздвоения чудесно уловил неведомый сочинитель псевдонародной лакской песни:

Но, Сталин, ты вышеВысоких небес,

И выше тебяТолько мудрость твоя[623].

Только состарившийся обладатель этой надмирной мудрости не подлежал замене и ликвидации в том истребительном круговороте, который напоследок должен был унести его ближайших сообщников, но унес его самого.

Эпилог