Письма Фаусте (СИ)

Дорогая Фауста, нас перебрасывают во Фракию. Только что государь принял решение начать войну против восставших во Фракии визиготов. Судя по сообщениям, положение там чрезвычайное. Мятеж растекается по провинции будто горящая нефть по поверхности воды. Силы визиготов непрерывно растут за счет беглых рабов, колонов и рудокопов. Граница открыта, через нее беспрепятственно проникают варвары, привлеченные возможностью легкой наживы. Местные воинские командиры не сделали ничего, чтобы подавить распространение мятежа. Более того, они были настолько тупы и нерасторопны, что позволили вождю визиготов Фритигерну ускользнуть из устроенной ему ловушки. Избежавший счастливым образом смерти визигот, пылая ненавистью, возвратился к своим варварам и с еще большей яростью принялся терзать имперские земли. Армейские части, расквартированные во Фракии либо уничтожены, либо рассеяны, либо уклоняются от встречи с визиготами. Таким образом, перед варваром совершенно открыт путь на Константинополь. В сложившихся обстоятельствах император решил снять с персидского фронта часть армии и ускоренным маршем идти навстречу взбунтовавшимся готам.

Дорогая Фауста, можешь поздравить меня с повышением. Ввиду предстоящей готской кампании государь своим эдиктом возвел меня в звание магистра конницы и милостиво назначил командовать Семнадцатой Скифской турмой. Мои аланы остаются при мне в качестве телохранителей. Не думал, что буду слишком рад этому, однако, признаюсь честно, я свыкся со своими отрезающими головы дикарями. Ты знаешь, Фауста, я, по-примеру нашего отца, всегда ставил римский образ жизни превыше всего и был, мягко говоря, не в восторге от распространившейся при дворе и в обществе модой на все варварское, но здесь, общаясь с ними и постоянно находясь среди них, совершенным образом изменился. Нет, мое презрение к варварским порядкам и обычаям осталось, однако я вынужден признать, что им не чужды благородные порывы. Особо развито у них чувство долга по отношению к собратьям по оружию, известно им и сострадание. Помимо этого, они особо почитают храбрость и презирают смерть. Они обожествляют свое оружие, особенно мечи, давая им громкие, звучные и напыщенные имена. Прослыть среди них трусом значит заживо себя похоронить. Аланы, как и остальные скифы, прекрасные наездники и отличные стрелки из лука. Луки у них очень большие и их весьма тяжело натягивать. По-крайней мере, я до сих пор делаю это с трудом. Варвары же управляются с ними играючи. Такие луки позволяют скифам поражать противника на больших расстояниях, кроме того, стрелы, выпущенные из них, с трехсот шагов пробивают воина, облаченного в тяжелый доспех, насквозь.

Некоторые перемены в моем мышление прямо сказались и на моем облике. Если бы сейчас мы случайно встретились на улице, ты бы меня не узнала, решив, что перед тобой стоит неотесанный варвар. Я полностью перенял их манеру одеваться и выгляжу как они. Доспехи и снаряжение у меня тоже варварские. Одним отличаюсь я от них. Я не режу у поверженных врагов головы, хотя, если так пойдет и дальше, возможно, я тоже буду украшать своего буцефала роковыми трофеями.

Сразу же после совета у императора отправился к своему новому месту службы. Семнадцатая Скифская расквартирована в нескольких милях от ставки, у деревни с труднопроизносимым местным названием. Рассчитываю добраться туда до темноты. Мои аланы сумрачно скачут позади меня. Толмач на своей куцей лошадке (пришлось подыскать ему лошадь побыстрее его ленивого мула) догоняет меня и коверкая все слова, пытается произнести речь, смысл которой я с трудом разбираю. Аланы недовольны будущим соседством и договариваются устроить потасовку. Драка в первый же день после повышения. Только этого мне и не хватало. Я останавливаюсь и, повернувшись лицом к варварам, произношу решительную речь, грозя всевозможными дисциплинарными карами возможным зачинщикам ссоры. Аланы угрюмо молчат, сверкая глазами в сторону толмача, отчего он начинает заикаться и трусливо пятится назад, под мою защиту. Не знаю, укротят ли они свой неуемный дух при встрече с будущими сослуживцами, но уверен, толмачу придется несладко.

Желая ободрить его, сообщаю, что он будет теперь постоянно находиться при мне секретарем. — Где я буду ночевать? - дрожащим от страха голосом спрашивает он. Я успокаиваю его, говоря, что ночевать он будем там же, где ночует мой денщик. Толмач веселеет, рассыпаясь в витиеватых благодарностях. Мы скачем дальше. По-крайней мере, одного беднягу я спас от расправы.

25 июля 378 года. По дороге к Константинополю